"Фантастика 2024-180". Компиляция. Книги 1-29 (СИ), стр. 1615
— Тише вы! — гаркает официант. — Опять кто-то идет…
Лазутчики замирают, прислушиваясь. И верно, сквозь шорох тумана снова пробиваются звуки, которые они слышали каких-то полчаса назад, будто кто-то пробирается по болоту, чавкая в жиже увязшими ногами.
— Кто там, отзовись⁈ — снова спрашивает Болотников-старший.
Становится тихо, потом чавкающие звуки возобновляются.
— Стой, тебе говорят! — требует официант и вдруг выхватывает из-по полы своего плаща обрез — кроме Философа, этого никто не видит, он стоит ближе всех к ветерану. — Стрелять буду!
— Отставить стрельбу! — наконец отзывается идущий, смутно знакомым Философу голосом.
— Это что еще за командир такой выискался? — интересуется Михаил.
— Полоротов я, — откликается кто-то. — Опусти обрез!
Возле лазутчиков появляется Юркая Личность. Вот уж чего Философ точно не ожидал. Вид у Юркой Личности столь же дикий, как и у завотделом райкома комсомола по спорту. Назвавшийся Полоротовым, тоже весь в грязи, вдобавок многодневная щетина покрывает его щеки. В руке он сжимает черный пистолет марки «ТТ». Философ всматривается в него и его мучает какое-то несоответствие в облике человека — то ли каймана, то ли гэбэшника — которому он на днях сдал фашистского недобитка Пауля Соммера.
— Проверяли состояние отхожих мест, товарищ санитарный врач? — злорадно интересуется Головкин. — Что скажете о здешнем уровне санитарии?
«Он еще и санврач, — думает Философ, — а что — подходящее прикрытие как для каймана, так и для сотрудника Конторы…»
— Дерьмо… — устало отмахивается тот. — Выпить у вас не найдется?
— Нет! — скоропалительно отвечает художник, чем выдает себя с головой.
— Значит — найдется, — с презрительной усмешкой отвечает Полоротов и протягивает руку.
— Обойдешься, бацилла!
— Будь человеком, — произносит Философ. — Дай ему глотнуть… И мне, кстати, тоже…
С сердитым сопением, Головкин лезет за пазуху и достает вместительную солдатскую фляжку. Юркая Личность мгновенно выхватывает ее, открывает, почти запрокидывает над запекшимся ртом, но передумывает и наливает себе в колпачок.
— Подумать только — «Наполеон»… — сделав глоток, стонет он. — Боже, какая благодать… Трое суток ничего, кроме тухлой дождевой воды…
— Вы бредите, санврач, — позабыв об осторожности, произносит Философ. — Какие «трое суток»? Мы же с вами расстались только вчера! Или позавчера…
— Может быть, и брежу, — бормочет тот, — но стрелки моих часов успели сделать шесть полных оборотов… Ну, почти шесть… Хотя в этом проклятом тумане что день, что ночь…
«А ведь щетина у него и впрямь трехдневная! — осеняет Философа. — Что за чертовщина?..»
— И охрана вас ни разу не обнаруживала? — спрашивает он, отнимая у Полоротова фляжку.
— Какая охрана⁈ — удивляется санитарный врач. — Здесь же сплошное болото!
— Разве на бывших военных объектах сторожей не бывает? — удивляется художник. — Они-то куда подевались⁈
— Дьявольское место… — вдруг начинает отстранено бормотать Юркая Личность. — Туман, болото, дождь кромешный, пополам с градом и вдруг огни, музыка нечеловеческая, и какой-то голос все говорит и говорит, говорит и говорит, а что говорит — не понять ни слова… Страшно, господи…
Тельма решительно шагает к Полоротову, не забыв окатить презрением Болотникова-старшего, который все еще держит в опущенной руке обрез, прикладывает ладонь ко лбу, бормочущего словно в трансе санврача.
— У него жар, — говорит она. — Надо бы его отсюда вывести…
— Как это — вывести? — вскидывается официант. — А — дети? Сынок мой, опять же дочка его…
— Какие дети? — накидывается на него Головкин, который при всем своем богатырском сложении оказывается трусоват. — Где ты видишь здесь детей⁈ Хочешь вот как он, трое суток по болоту шляться! Пойдемте отсюда, а! Обратно в гостиницу. А еще лучше ко мне на хутор. У меня жратвы и выпивки — хоть залейся!
— Эх ты, зятек-пропойца… — разочарованно вздыхает Михаил.
— Почему — зятек? — удивляется Философ.
— Ну-так! — хмыкает Болотников-старший. — Он же на сеструхе моей, младшей, женат… Так я не понял… Как мы уйдем? Игорька моего бросим здесь, в болоте!
— Все, пошли! — решительно произносит Тельма. — У меня ноги окоченели. Чтобы продолжить поиск, нужно экипироваться по-человечески.
Философ подходит к ней, хватает на руки, чувствует, что ноги девушки в нейлоновых чулках и впрямь как две ледышки. Она обнимает его за шею двумя руками и целует у всех на виду. Художник берет у девушки фонарик, обхватывает могучими руками за плечи санврача, который явно намыливается куда-то смыться и поворачивает его в нужном направлении. Полоротов не сопротивляется, кажется он даже рад. Хотя трудно понять, что чувствует насквозь простуженный человек.
Философу хоть и страшновато оставлять в неведомом болоте дочь, но сам себе не отдавая отчета, он с готовностью устремляется за ними. Некоторое время всей компанией они дружно шлепают по лужам и вдруг выходят к ограде, и уже дальше бредут вдоль нее, касаясь еле различимой во мгле шершавой бетонной поверхности. Как вдруг Головкин останавливается и оборачивается к остальным. Его глаза бессмысленно шарят окрест. Философ тоже начинает оглядываться и сразу понимает, что в их группе кого-то не хватает.
— Э-э, постойте… — бормочет он, — а где наш доблестный официант?
— Не знаю, отстал, наверное… — отзывается на это, бестолково вертя головой, художник. — Эй, шурин! Ты где!
На фоне немолчного гула, его голос звучит излишне резко.
— Да не ори ты!.. — шипит на него Философ. — Не отстал он… Дальше пошел, Сынишку своего искать.
— И твою дочку, — кивает Головкин. — Всегда был героем…
— Ладно, хрен с ним! — со злостью говорит Философ. — Пусть милиция ищет этого хромого дурака…
— Ба, вот так сюрприз! — раздается голос Лаара, который, оказывается, стоит возле пролома в ограде. Вид у него по-прежнему потрепанный, но он держится с привычной наглецой. — Никак уж не ожидал, санврач, тебя здесь увидеть! Да еще с приятелями.
— Привет! — хмуро отзывается, на минуту очнувшийся от бреда Полоротов. — Ты-то как здесь очутился?
— Прилетел! — хмыкает спортсмен. — Да вот только осточертела мне здешняя помойка… Тот же Болотный остров, только хуже…
— Кайман? Очень, кстати… — снова впадая в транс, бормочет санитарный врач. — А ну, веди к своим насекомым хозяевам!
— Да ты рехнулся, Полорот⁈ — орет Лаар.
— Не обращайте внимания, — произносит Тельма, которую Философ снова ставит на ноги. — Это у него глюки от температуры.
Полоротов вдруг отталкивает богатыря-художника и поднимает пистолет, о котором все уже успели забыть.
— Я кому сказал! — рычит он. — Ступай вперед!
— Стоп-стоп-стоп! — кричит Философ, становясь между ним и Лааром. — Да уймись ты, санврач вонючий!
— Товарищ философ, не мешайте мне исполнять служебный долг!
— Рехнулся! Какой долг? У тебя жар, тебе в больничку надо.
— Я при исполнении, — механическим голосом твердит Полоротов. — Буду стрелять!
— Да оставь ты их, Граф! — бурчит художник. — Пусть сами разбираются.
— На счет три — стреляю… — цедит санврач. — Раз, два…
Философ пытается ногой выбить у него оружие и он бы сделал это, но вмешивается девушка. Она прыгает вперед, хватает его за рукав и резко дергает вбок. Раздается выстрел. Завотделом райкома по спорту отшатывается, но не падает, а обессилено прислоняется к плечу Головкина, который столбом торчит почти на линии стрельбы, видимо, парализованный страхом.
— Ну вот и рассчитались, философ… — бормочет Лаар и падает навзничь в грязь.
Тельма наклоняется над ним, щупает пульс. Затем медленно выпрямляется. Отчаянно мотает головой на вопросительный взгляд своего любовника.
— Ликвидировать преступника — мой прямой долг! — почти с гордостью сообщает, видимо, окончательно свихнувшийся Полоротов.
Философ, ни слова не говоря, с размаху бьет его по лицу. Потом еще раз и еще. То ли кайман, то ли оперативник КГБ, как ни странно, не сопротивляется, а когда Философ, тяжело дыша, опускает руку, поворачивается и уходит во мглу — в бурлящий, но холодный туманный котел, сверху, наверняка, похожий на белесого спрута, бесчисленные щупальца которого, удлиняясь, протягиваются все дальше и дальше и не видно силы, которая могла бы их остановить.