Айвенго (с иллюстрациями), стр. 118

роду северных язычников, не завидую и вере твоей, которая у тебя на языке, но которой нет ни в твоем сердце, ни в поступках.

— Я околдован, клянусь небесами! — сказал Буагильбер. — Мне начинает казаться, что выживший из ума скелет был прав, я не в силах расстаться

с тобой, точно меня удерживает какая-то сверхъестественная сила. Прекрасное создание! — продолжал он, подходя к ней ближе, но с великим почтением. — Так молода, так хороша, так бесстрашна перед лицом смерти! И обречена умереть в позоре и в мучениях. Кто может не плакать над тобой? Двадцать

лет слезы не наполняли мои глаза, а теперь я плачу, глядя на тебя. Но этому

суждено свершиться, ничто не спасет тебя. Мы с тобой оба — слепые орудия

судьбы, неудержимо влекущие нас по предназначенному пути, как два кора-бля, которые несутся по бурным волнам, а бешеный ветер сталкивает их между собой на общую погибель. Прости меня, и расстанемся как друзья. Тщетно

старался я поколебать твою решимость, но и сам остаюсь тверд и непрекло-нен, как сама несокрушимая судьба.

глава xxxix

411

— Люди нередко сваливают на судьбу последствия своих собственных

буйных страстей, — сказала Ревекка. — Но я прощаю тебя, Буагильбер, тебя, виновника моей безвременной смерти. У тебя сильная душа; иногда в ней

вспыхивают благородные и великие порывы. Но она как запущенный сад, принадлежащий нерадивому хозяину: сорные травы разрослись в ней и заглу-шили здоровые ростки.

Мальвуазен и Буагильбер

412

айвенго

— Да, Ревекка, — сказал храмовник, — я именно таков, как ты говоришь: неукротимый, своевольный и гордый тем, что среди толпы пустоголовых

глупцов и ловких ханжей я сохранил силу духа, возвышающую меня над ними.

Я с юности приучался к воинским подвигам, стремился к высоким целям

и преследовал их упорно и непоколебимо. Таким я и останусь: гордым, непре-клонным, неизменным. Мир увидит это, я покажу ему себя; но ты прощаешь

меня, Ревекка?

— Так искренне, как только может жертва простить своему палачу.

— Прощай, — сказал храмовник и вышел из комнаты.

Прецептор Альберт Мальвуазен с нетерпением ожидал в соседнем зале

возвращения Буагильбера.

— Как ты замешкался! — сказал Альберт. — Я был вне себя от беспокойства. Что если бы гроссмейстер или Конрад, его шпион, вздумали зайти сюда?

Дорого бы я поплатился за свое снисхождение!.. Но что с тобою, брат? Ты еле

держишься на ногах, и лицо твое мрачно, как ночь. Здоров ли ты, Буагильбер?

— Здоров, — отвечал храмовник, — здоров, как несчастный, который знает, что через час его казнят. Да нет, впрочем, — вдвое хуже, потому что иные

из приговоренных к смерти расстаются с жизнью, как с изношенной одеждой.

Клянусь небесами, Мальвуазен, эта девушка превратила меня в тряпку! Я почти решился идти к гроссмейстеру, бросить ему в лицо отречение от ордена

и отказаться от жестокости, которую навязал мне этот тиран.

— Ты с ума сошел! — сказал Мальвуазен. — Таким поступком ты погубишь себя, но не спасешь еврейку, которая, по всему видно, так дорога тебе.

Бомануар выберет вместо тебя кого-нибудь другого на защиту ордена, и осу-жденная все равно погибнет.

— Вздор! Я сам выступлю на ее защиту, — ответил храмовник надменно, — и тебе, Мальвуазен, я думаю, известно, что во всем ордене не найдется

бойца, способного выдержать удар моего копья.

— Эх, — сказал лукавый советчик, — ты совсем упускаешь из виду, что

тебе не дадут ни случая, ни возможности выполнить твой безумный план.

Попробуй пойти к Луке Бомануару, объяви ему о своем отречении от клятвы послушания и посмотри, долго ли после этого деспотичный старик оставит тебя на свободе. Ты едва успеешь произнести эти слова, как очутишься

на сто футов под землей, в темнице тюремной башни прецептории, где будешь ждать суда, — а судить тебя будут как подлого отступника и малодушного рыцаря. Если же решат, что все-таки ты околдован, тебя закуют в цепи, отвезут в какой-нибудь отдаленный монастырь, запрут в уединенную келью, и ты будешь валяться там на соломе, в темноте, одуревший от заклинаний и

насквозь промокший от святой воды, которой будут тебя усердно поливать, чтобы изгнать из тебя беса. Нет, ты должен явиться на ристалище, Бриан, иначе ты погиб!

— Я вырвусь отсюда и убегу! — сказал Буагильбер. — Убегу в какую-нибудь дальнюю страну, куда еще не проникли человеческая глупость и изу-

глава xxxix

413

верство. По крайней мере ни одна капля крови этой прекрасной девушки

не прольется при моем участии.

— Тебе не удастся бежать, — сказал Мальвуазен. — Твои безумства возбудили подозрения, и тебя не выпустят из стен прецептории. Пойди, попы-тайся. Подойди к воротам, прикажи спустить подъемный мост, и ты увидишь, исполнят ли твое приказание. Ты удивлен, обижен? Но для тебя же лучше, что это так. Твое бегство ни к чему не приведет. Твой герб будет перевернут, ты обесславишь своих предков и сам будешь изгнан из ордена. Подумай хорошенько: куда деваться от стыда твоим товарищам, когда Бриана де Буагильбера, лучшего бойца в рядах храмовников, публично провозгласят предателем

и собравшиеся освищут твое имя? Каково будет горе французского двора!

С какой радостью надменный Ричард узнает, что тот самый рыцарь, который

доставил ему немало хлопот в Палестине и едва не омрачил его всесветную

славу, сам потерял честь и доброе имя из-за еврейки и все-таки не смог спасти

ее, даже ценой такой великой жертвы.

— Мальвуазен, — сказал рыцарь, — благодарю тебя. Ты затронул ту струну, которая сильнее всего волнует мою душу. Будь что будет, но слово «изменник» никогда не станет рядом с именем Буагильбера. Дай Бог, чтобы сам

Ричард или один из его хваленых любимчиков выехал против меня на ристалище. Но нет, там будет пусто — никто не захочет рискнуть жизнью за неповинную, одинокую…

— Тем лучше для тебя, если дело этим кончится, — сказал прецептор. —

Если ее защитник не явится, не ты будешь повинен в смерти злосчастной девицы, а гроссмейстер, приговоривший ее к казни. На нем и будет лежать ответственность за это дело, и он его поставит себе не в вину, а в заслугу, достойную

всяких похвал.

— Это правда, — сказал Буагильбер, — если не будет у нее защитника, я буду лишь частью пышного зрелища, то есть появлюсь на ристалище верхом

на коне в полном вооружении, но не приму никакого участия в том, что по-следует дальше.

— Разумеется! — подхватил Мальвуазен. — Не больше чем статуя Георгия

Победоносца в церковной процессии.

— Что ж, пусть будет так, как я решил прежде, — сказал надменный храмовник. — Она меня отвергла и унизила, пренебрегла мною. Для чего я стану

жертвовать ей своей славой и уважением других людей? Мальвуазен, я выеду

на ристалище.

Сказав эти слова, он поспешно вышел из зала, а прецептор последовал

за ним, дабы присмотреть и поддержать его в принятом решении, ибо он

сам был сильно заинтересован в успехах Буагильбера, ожидая для себя больших выгод, в случае если тот со временем станет во главе ордена, не говоря

уже о надеждах получить место, обещанное ему Конрадом Монт-Фитчетом

с условием, чтобы он всячески способствовал осуждению несчастной Ревекки. Оспаривая лучшие побуждения в душе своего друга, Мальвуазен имел

414

айвенго

над ним все преимущества хитрого и хладнокровного себялюбца в борьбе с человеком, одержимым пылкими и противоречивыми страстями. Тем

не менее потребовалось все его искусство, чтобы заставить Буагильбера следовать принятому решению. Он должен был неотступно наблюдать за своим

другом, чтобы тот опять не вздумал бежать, и предупреждать возможность

его встречи с гроссмейстером, чтобы не допустить его до открытого с ним