Айвенго (с иллюстрациями), стр. 116

противна стала жизнь, сохраненная той ценою, которую ты требуешь от меня.

— Оставь свои упреки, Ревекка, — сказал храмовник, — у меня довольно

и своего горя, не усугубляй его своими нападками.

— Так чего же ты хочешь, сэр рыцарь? — спросила еврейка. — Говори прямо, если ты пришел не для того, чтобы полюбоваться причиненным тобою не-счастьем, говори. А потом, сделай милость, оставь меня. Переход от времени

к вечности короток, но страшен, а мне остается так мало часов, чтобы приго-товиться к нему.

— Я вижу, Ревекка, — сказал Буагильбер, — что ты продолжаешь считать

меня виновником тех страданий, от которых я хотел бы тебя избавить.

— Сэр рыцарь, я не желаю попрекать тебя. Но разве не твоей страсти

я обязана своей ужасной участью?

— Ты заблуждаешься. Это неправда, — поспешно возразил храмовник. —

Ты приписываешь мне то, чего я не мог предвидеть и что случилось помимо моей воли. Мог ли я предугадать неожиданный приезд сюда этого поло-умного старика, который благодаря нескольким вспышкам безумной отваги

и благоговению глупцов перед его бессмысленными самоистязаниями возве-личен превыше своих заслуг, а теперь он царит над здравым смыслом, надо

мной и над сотнями членов нашего ордена, которые и думают, и чувствуют как

глава xxxix

405

люди, свободные от тех нелепых предрассудков, которые являются основанием для его суждений и поступков.

— Однако, — сказала Ревекка, — и ты был в числе судей; и хотя ты знал, что я невиновна, ты не протестовал против моего осуждения и даже, насколько я понимаю, сам выступишь на поединке суда Божьего, чтобы доказать мою

преступность и подтвердить приговор.

— Терпение, Ревекка! — сказал храмовник. — Ни один народ не умеет покоряться времени так, как твой, и, покоряясь ему, вести свою ладью, используя

даже противные ветры.

— В недобрый час научился Израиль такому печальному искусству, —

молвила Ревекка. — Но человеческое сердце под влиянием несчастий делается покорным, как твердая сталь под действием огня, а тот, кто перестал быть

свободным гражданином родной страны, поневоле должен гнуть шею перед

иноземцами. Таково проклятие, тяготеющее над нами, сэр рыцарь, заслужен-ное нашими прегрешениями и грехами отцов наших. Но вы, вы, кто превоз-носит свою свободу как право первородства, насколько же глубже ваш позор, когда вопреки вашим собственным убеждениям вы унижаетесь до потворства

предрассудкам других людей.

— В твоих словах есть горькая правда, Ревекка, — сказал Буагильбер, в волнении шагая взад и вперед по комнате, — но я пришел не за тем, чтобы

обмениваться с тобой упреками. Знай, что Буагильбер никому в мире не уступает, хотя, смотря по обстоятельствам, иногда меняет свои планы. Воля его подобна горному потоку: если на пути его встречается утес, он может на некоторое время уклониться от прямого пути в своем течении, но непременно про-бьется вперед и найдет дорогу к океану. Ты помнишь обрывок пергамента, на

котором был написан совет потребовать защитника? Как ты думаешь, кто это

написал, если не Буагильбер? В ком ином могла ты пробудить такое участие?

— Короткая отсрочка смертной казни, и ничего больше, — отвечала Ревекка. — Не много пользы мне от этого; и неужели ничего другого ты не мог

сделать для той, на голову которой обрушил столько горя и наконец привел

на край могилы?

— Нет, это далеко не все, что я намерен был сделать для тебя, — сказал

Буагильбер. — Если бы не проклятое вмешательство того старого изувера

и глупца Гудольрика (он, будучи рыцарем Храма, все-таки притворяется, будто

думает и рассуждает так же, как все), роль бойца за честь ордена поручили бы

не прецептору, а одному из рядовых рыцарей. Тогда бы я сам при первом при-зыве боевой трубы явился на ристалище — конечно, под видом странствующего рыцаря, искателя приключений — и с оружием в руках объявил бы себя

твоим заступником. И если бы Бомануар выставил против меня не одного, а двоих или троих из присутствующих братьев, не сомневаюсь, что я каждого

поочередно вышиб бы из седла одним и тем же копьем. Вот как я намерен был

поступить, Ревекка. Я отстоял бы твою невиновность и от тебя самой надеялся бы получить награду за свою победу.

406

айвенго

— Все это пустая похвальба, сэр рыцарь, — сказала Ревекка, — ты хваста-ешься тем, что мог бы совершить; однако ты счел более удобным действовать

совсем по-иному. Ты принял мою перчатку. Значит, мой защитник — если

только для такого одинокого существа, как я, найдется защитник, — явив-шись на ристалище, должен будет сразиться с тобой. А ты все еще представляешься моим другом и покровителем.

— Я и хочу быть твоим другом и покровителем, — отвечал храмовник, — но

подумай, чем я при этом рискую или, лучше сказать, какому бесславию неминуемо подвергнусь. Так не осуждай же меня, если я поставлю некоторые условия, прежде чем ради твоего спасения пожертвую всем, что для меня было дорого.

— Говори, — сказала Ревекка, — я не понимаю тебя.

— Ну хорошо, — сказал Буагильбер, — я буду говорить все, как не говорит даже грешник, пришедший на исповедь к своему духовному отцу. Если я

не явлюсь на ристалище, Ревекка, я лишусь своего сана и доброго имени —

потеряю все, чем дышал до сих пор — уважение моих товарищей и надежду

унаследовать то могущество, ту власть, которой теперь владеет старый изувер

Лука де Бомануар и которой я воспользовался бы иначе. Таков будет мой удел, если я не явлюсь сразиться с твоим заступником. Черт бы побрал этого Гудольрика, устроившего мне такую дьявольскую западню! И да будет проклят

Альберт Мальвуазен, остановивший меня, когда я хотел бросить твою перчатку в лицо выжившему из ума изуверу, который мог поверить нелепой клевете

на существо, столь возвышенное и прекрасное, как ты.

— К чему теперь все эти напыщенные речи и льстивые слова! — сказала Ревекка. — Тебе предстоял выбор: пролить кровь неповинной женщины

или рискнуть своими земными выгодами и надеждами. Зачем ты все это говоришь — твой выбор сделан.

— Нет, Ревекка, — сказал рыцарь более мягким голосом, подойдя к ней

поближе, — мой выбор еще не сделан. Нет. И знай — тебе самой предстоит

сделать выбор. Если я появлюсь на ристалище, я обязан поддержать свою честь

и боевую славу. И тогда, будет ли у тебя защитник или не будет, все равно ты

умрешь на костре, привязанная к столбу, ибо не родился еще тот рыцарь, который был бы мне равен в бою или одолел меня, разве только Ричард Львиное

Сердце да его любимец Уилфред Айвенго. Но, как тебе известно, Айвенго еще

не в силах носить панцирь, а Ричард далеко, в чужеземной тюрьме. Итак, если

я выеду на состязание, ты умрешь, хотя бы твоя красота и побудила какого-нибудь пылкого юношу принять вызов в твою защиту.

— К чему ты столько раз повторяешь одно и то же?

— Для того, — ответил храмовник, — чтобы ты яснее могла представить

себе ожидающую тебя участь.

— Так переверни ее другой стороной, — сказала еврейка, — что тогда будет?

— Если я выеду, — продолжал Буагильбер, — и покажусь на роковом ристалище, ты умрешь медленной и мучительной смертью, в такой пытке, какая пред-назначена для грешников за гробом. Если же я не явлюсь, меня лишат рыцар-

глава xxxix

407

ского звания, я буду опозорен, обвинен в колдовстве, в общении с неверными; знатное имя, еще более прославленное моими подвигами, станет мне укором

и посмешищем. Я утрачу свою славу, свою честь, лишусь надежды на такое величие и могущество, какого достигали немногие из императоров. Пожертвую че-столюбивыми замыслами, разрушу планы столь же высокие, как те горы, по которым язычники чуть не взобрались на небеса, если верить их сказаниям, и всем

этим, Ревекка, я готов пожертвовать, — прибавил он, бросаясь к ее ногам, — откажусь и от славы, и от величия, и от власти, хотя она уже почти в моих руках, —