Вечное сияние чистого зла (СИ), стр. 38

Скоро Моргот стоял, покорно уткнувшись вниз и упираясь локтями в жёсткий камень; само собой, мучило его не неудобство позы и не жесткость камня, который он легко мог бы смять или расплавить одним касанием, а осознание своего положения. Он пытался вспомнить, так ли чувствовал себя в темнице Мандоса, и нашел, что нынешний позор был много желанней и слаще, и потому тихо стонал, ничем не препятствуя своему нолдо. Он умело сжимал и расслаблял мышцы, доставляя ему удовольствие, и его возбуждало уже само осознание того, что его нолдо рядом с ним и приник сзади. Слышно было, как он то вжимается в сильное крупное тело, то остраняется ненадолго. Руки его, вначале лежавшие спокойно и лишь изредка гладившие бедра, начали мять его плоть, сжимая так, точно темный вала мог вырваться. Моргот перехватил одну ладонь, проведя ею у себя в паху и давая дотронуться своего причинного места, и нолдо несколько раз прошёлся по нему, но потом снова принялся овладевать им, с каждым грубым толчком задевая чувствительное место внутри. Надолго его, непривычного к подобному роду близости, не хватило, и он излился в него, устало обхватывая, а потом упал бок о бок с ним на камни.

— Послушай, — спросил лукаво он. — А не правда ли, что айнур сотворены без деления на мужей и жен?

Моргот с сомнением покосился на него.

— Положим.

— А раз так, ты мог бы сейчас понести от меня?

— Я принял мужское обличие, если ты не заметил. И с гораздо большей пользой я мог бы наделить тебя парой нужных органов, если бы мне потребовался наследник. Но мой трон только один, и я не собираюсь делиться властью, — отозвался он.

========== Часть 19 ==========

Ночь и следующий день Келегорм провел в своих покоях, с удивлением обнаружив, что успел соскучиться по ним и почти привыкнуть — после полудикой лесной жизни они казались теплы, удобны и уютны, так что он почти весь день провел, валяясь в постели. На столе лежало несколько донесений с границ — всё больше старых, успевших запылиться; очевидно, его продолжали считать военачальником, хоть Моринготто и грозил отстранить его от дел, уверяя, что нолдо охотник, а не воин.

Под вечер послышался негромкий стук, и в проеме двери возник знакомый, но полузабытый уже силуэт слуги из эльдар, который в тот же миг оказался в объятиях Келегорма. Тот осторожно, с неловкой улыбкой отстранился, явно удивляясь тому, с каким воодушевлением его приветствовали.

— Друг! Я думал, ты погиб или был казнен. Темный вала говорил мне не ждать тебя более.

Слуга неуверенно улыбался.

— Тем приятнее прислуживать моему лорду снова. Я принес тебе перемену одежды.

— К чему это? Уже вечер. Час поздний.

— Владыка хотел видеть тебя. Он собирает пир и просил спуститься.

— Как я понимаю, отказа в просьбе он не потерпит?

Келегорм питал некий иррациональный страх, смешанный с отвращением, перед сборищем, которое успел себе вообразить: веселье сил тьмы его не прельщало, а лики её бывали хоть и многообразны, но чаще всего отвратительны. Слуга кивнул, подтверждая высказанное им предположение, и распахнул дверь в купальни. Долго высушивал ему волосы и убирал их, украшая. Келегорм мельком глянул на шпильку: та была украшена кристаллом, ограненным в форме звезды.

— Что толку, — проворчал он. — На моих волосах их не будет видно. Лучше бы твой господин украсил ими себя.

— О, нет.

— Что, господин никого до себя не допускает? Странно, ему ли бояться потерять телесное воплощение.

— Оно дорого ему… По определенным причинам.

— Ты-то откуда знаешь? — Келегорм кинул на слугу недоуменный взгляд, но тот не стал пояснять слова, а отвернулся, делая вид, что ничего не услышал.

Одежды сидели свободно, однако не оставляли впечатления изысканности и роскоши, сопутствующей с его ролью при Моринготто. Они явно говорили о склонности, которую темный вала к нему питал, и уже одним тем смущали. Келегорм умолчал о том, что лучше бы облачился в доспех, и всё же принял их, медленно спустившись. Слуга провел его в зал, затем удалился, и Келегорм остался один, обводя высокие своды и широкий пиршественный стол долгим взглядом. Моринготто не было. Больше того: зал попросту пустовал, что сильно поразило его. Он прошелся вдоль полусотни разных блюд и череды не занятых никем стульев, повздыхав: что ж, ему самому место было назначено подле господина, хотя он с большим удовольствием сел бы напротив или наискось от него.

Он успел плеснуть себе вина с большей смелостью, чем делал бы это в иных условиях, и разве что привитая почтительность к трапезе заставила дожидаться, не отпивая. Стук шагов и тихое бряцанье меча у пояса возвестили появление Моргота. И, вопреки ожиданиям, тот выглядел как обычно, хоть Келегорм и вглядывался в темный изуродованный шрамами лик с особым вниманием. Ответный взгляд не был лишен некого огонька; темный вала вряд ли удовлетворился тем, что нолдо выбрал место столь далеко.

— Что, если тебе понадобится поддержка?

Келегорм игнорировал попытку подколоть.

— Я не планирую пить до беспамятства, да это и невозможно.

— В самом деле?

— Со мной никогда подобного не бывало.

— Будь у меня желание, я бы продемонстрировал тебе, что твои доводы неверны. Однако еще меньше меня удовлетворит, если ты предашься сну прямо здесь.

Келегорм отпил, после с жадностью набросился на мясо, запоздало подумав, что оно напрасно подано с соусом, так напоминавшим кровь. Ему было одновременно как-то совестно и тошно от самого себя, и чувство это смешивалось с тем смутным страхом с долей восхищения, которые он испытывал к Моринготто. Страх за годы успел сгладиться, перерасти, напротив, в самый глубокий интерес, которого Келегорм отчасти стыдился. Но даже память обо всех убитых не перерастала в ненависть, а ощущалась тоже как нечто горькое, но неизбежное. Они властны над своей судьбой лишь в малой мере, и конец будет одинаков.

Первое время, пока он ел, Моргот сидел неподвижно, окидывая лицо эльфа, склоненное над тарелкой, взглядом. Взор его не казался тяжёлым или давящим, хотя не изменял обычной мрачности. Он видел, что эльф грустен и погружен в омут собственной памяти, и не отвлекал его разговорами, пока тому и самому тишина не стала казаться чересчур гнетущей. Он поднял лицо к нему.

— Ты знал отца в Валиноре и бывал с ним первое время дружен. Я же тех времён почти не помню и сильно о том жалею. Расскажи, отчего ты решился убить его и атар атаринья? Я не буду гневаться.

— Хочешь понять причины?

Келегорм кивнул.

— Я пред тобой бессилен, и это залог моих мирных намерений.

Моргот почти улыбнулся, но смех сдержал, понимая его неуместность.

— К чему вспоминать то, что причинит лишь боль?

Но от ответа он не отказался — просто внушил его не словами, а одним взглядом, и Келегорм увидел как наяву долгий счастливый пир посреди вечного валинорского лета, не менее длинные столы, украшенные плодами и цветами, увидел валар, айнур и эльдар за одним столом. Вала Манвэ, ровно такой, как помнил его Келегорм, сидел во главе стола, видимый, врезавшийся в память от благой улыбки до кончиков крыльев. Увиделся ему и отец, сидевший, как он сейчас, ровно напротив Моргота. Темный вала внимал его речам с благосклонным выражением лица; отец же повествовал о том, как ему удалось зачаровать кристаллы, заключив в них свет. Вначале его подмастерья изготовляли их для украшения богатых домов и для освещения темных высоких залов, но после Феанаро нашел, что сияние света хранит в себе память и может, сконцентрированное, усиливаться многократно. Он благодарил вала Аулэ и вала Мэлько за знания в чатах и в ювелирном ремесле и речь свою заключил благодарностью и поклоном. Моргот склонил голову, признавая их равные заслуги, и произнес несколько слов приглашения, и атто принял их — на этом видение рассеялось, и Келегорм сидел некоторое время молча, пораженный.