Вечное сияние чистого зла (СИ), стр. 32

И пир продолжился. Слышалась музыка, были и песни эльдар. Подле Келегорма сидели те нолдор-отступники, что принесли ему верность здесь, поскольку он взмолился избавить себя от беспрестанного внимания орков.

========== Сон Келегорма ==========

Келегорм спал, сжавшись и обнимая сам себя руками, надеясь, что сон скрасит безысходность настоящего. Он все сильнее проваливался в темные глубины сна, и темнота таила в себе образы давних дней. Слышались ему давно забытые голоса, и перед его внутренним взором вставали картины прошлого, но не те, что приносила ему раньше жестокая память, а светлые, сияющие светом древ. Он почувствовал снова крепкие объятия, но они были не отражением прикосновений Моргота, а другими, и сам он был другим, куда меньше. Он заерзал, пытаясь вырваться из чужих крепких рук.

— Ни минуты на месте, — раздалось за спиной. — Какой непоседливый.

Он понял, что это голос отца: он повернулся вбок и увидел край темных его волос, забранных в простой пучок; самые длинные пряди, однако, свешивались до плеч. Отец говорил ещё что-то, уговаривал посидеть хоть немного рядом, но от него, как ни хорошо было это их свидание сквозь года, все равно нужно было куда-то бежать. Перед ним расстилались поля, где высокая густая трава доходила до груди; видел он пронизанные золотым светом лесные опушки, вспоминал их поселение на краю Тириона: деревушку нолдор с высокой водонапорной башней, с возведенной из металлических стержней вышкой, на которую он любил взбираться, с большим домом, где проходили пиры и советы и который стоял сейчас разрушенный и опустевший… И он тут же принялся убеждать себя сквозь сон: нет же, нет, когда-то они были полны голосов и шума, — а ныне все они ушли, а значит, всё кончено. И он вздрогнул, убеждая себя вернуться в настоящее и посмотреть, что происходит вокруг.

***

Хорнвэ, один из верных первого дома, вошел под низкие своды каменных палат, склонив голову; в руках он бережно нес чашу с отваром и бинты, чтобы наложить перевязь. У покоев он увидел, как лорд Канафинвэ мягко убеждает в чём-то леди Нерданэль, взяв её за руки. Она, вздернув подбородок, прямо смотрела на второго сына, споря с ним, но до Хорнвэ донеслась лишь часть слов.

— …имею я право видеть его или нет?

— Аммэ, тебе ни к чему быть там. Тьелкормо тяжело болен, к тому же не в себе. Моринготто отравлял его разум долгие годы, искажая облик…

Леди Нерданэль тяжело выдохнула, глядя на сына: тот, избегая смотреть в глаза, казался несчастным и глубоко виноватым, — а поэтому она умерила свой пыл.

— Скажи мне одно: об этом тебя просили Карнистиро и Атаринкэ? Из-за него у вас вышла размолвка?

— Да, аммэ, — и лорд Канафинвэ ещё более помрачнел.

— Удерживай его от жестокости, — попросила леди Нерданэль, разворачиваясь и покидая палаты.

Лорд Канафинвэ же приотворил дверь сам, однако Хорнвэ внутрь не пустил, только забрал у него отвар и ткань для перевязи. И верный остался снаружи, растерянно взирая на захлопнувшуюся дверь, из-за которой слышался глухой стон и неразборчивый спор двух принцев.

— Пощади его, Курво, ты не знаешь, как долго он страдал.

— В его выборе я виноват отчасти, поскольку не удержал его от безрассудного поступка; но впредь ошибки я не повторю. Ты не знаешь, что сам я чувствую, глядя на брата, который пал так низко. Быть может, он хотел исполнить клятву и вернуть украденное у нас, а потому по своей воле остался при троне Врага. В остальном же, сколько могу судить, он отдался в руки тьмы сразу, Кано! Он отравлен, и я вижу ясно, сколь дурны его желания. Думаю, и касания его будут отравлять все вокруг себя.

— Курво!

Послышался звук борьбы и тихий скрежет вынутого клинка; Хорнвэ затаился, навострив уши.

— Что? Ты жалеешь его? А тех, кто вокруг его, наших родичей и верных? Не мой ли долг пресечь пропитавшую его грязную похоть и успокоить его мятежную отравленную хроа?

Снова послышался звук борьбы, мольбы второго принца, громкий вскрик боли и возгласы Канафинвэ, и Хорнвэ совершенно не знал, куда ему деваться. Но голос лорда Канафинвэ стал твёрже: слышались возгласы обвинения.

— Ты лишился разума, Курво. Ты не видишь? Он сейчас истечет кровью, и ты станешь убийцей брата из-за своих благих намерений.

Раздался прерывистый вздох лорда Нельяфинвэ и жалобные стоны лорда Тьелкормо. Довольно скоро дверь открылась вновь, и Канафинвэ отдал растерянному Хорнвэ пропитавшиеся кровью повязки, сообщив, что этих будет мало, затем обернулся к нему, приказав привести целителя: назвал его имя и сказал, где отыскать, добавив, что тот ещё во время Дагор-нуин-Гилиат лечил покалечившихся и обожженных пламенем. Он, кивнув, бросился назад и, вспрыгнув на коня, направил того вскачь к отдаленному лесному дому. А когда привез умельца к палатам, где врачевали третьего принца, снова встал у двери, гадая. Ему запали в память слова об искажённой хроа, и он не иначе как с содроганием представлял, что за столетия в руках Моринготто лорд Тьелкормо, нареченный Прекрасным, обликом стал подобен оркам. Если так, сколь же беспощаден Враг! Он должен стать втрое ненавистен. Ещё более вопросов порождала ссора старших принцев, но он, слыша её, не испытывал ничего, кроме печали от очередной распри. Отчего тогда столько крови? Быть может, лорд Тьелкормо лишился разом памяти и разума и кинулся на брата? Впрочем, лорд Канафинвэ говорил, что тот слишком слаб и едва может подняться с постели, но кто знает — вдруг искажение придало ему силы? Спустя время целитель покинул палаты, и лик его был так мрачен и строг, и между бровями залегла столь глубокая складка, что Хорвэ ни о чем спросить не решился, и только потом, вернувшись уже под вечер, несмело приблизился к лорду Канафинвэ, который сидел, устало отпивая согретый на очаге бодрящий напиток:

— Скажи, лорд, правда ли, что твой брат помрачился умом?

— Который? — вопросил тот, и в голосе его была разлита такая горечь, что Хорнвэ отступил, смутившись.

Прошло время, но Хорнвэ оставили служить: немногословный и преданный братьям, он поклялся молчать обо всём, что увидит, хотя видеть было первое время нечего. Его часто просили принести ещё ткани на перевязь, вынести ночную вазу, прислать ещё раз целителя; но громкие споры отныне утихли, и едва слышен был шёпот лорда Канафинвэ, уговаривающий о чём-то младшего брата. Лорда Куруфинвэ видно не было. Вначале он едва соглашался на то, чтобы позволить поить брата водой, но после долгих ссор сказал им делать, как знают, и более в покои лорда Тьелкормо не заходил. Хорнвэ было позволено приносить поднос с пищей и питьем раз или два раза в день. Сколько он мог судить, третий лорд ел мало и неохотно, если только не уговаривал старший. Но его самого он так и не видел и мог лишь предполагать, что с ним творится. Часто лорд Канафинвэ перебирал струны арфы, начиная целебную песнь, и её золотые трели скрашивали Хорнвэ долгие часы на его посту; музыка, верил он, исцелит любые печали. Время тянулось, дни сменялись ночами, близилось время праздника сбора урожая, и ссоры помалу возобновились.

— Ты не станешь держать родного брата взаперти. Родичи спрашивают, отчего ты не позволяешь навестить его.

— Странно, что для тебя сие не очевидно, Кано.

— Его фэар страдает вслед за хроа, а последней более вреда причинил ты, нежели Враг! Курво, я не виню тебя — знаю, что ты заботился о чистоте. Но, поверь, он не сделает дурного. Не полагай брата отравляющим всё, чего он коснётся, позволь ему покидать покои, ставшие темницей, иначе он и впрямь повредится рассудком.

— Надеюсь, у тебя есть основания, чтобы говорить так. Но я не хочу, чтобы на нас пал позор…

— Он падёт, если кто-то узнает, как ты его держишь.

— Как я держу? Уверяю, мне не жаль для него лучших одежд и красивейшего убранства, но те, кто могут читать в душах, увидят, сколь его хроа отравлена, и отпрянут в самом великом отвращении.