Вечное сияние чистого зла (СИ), стр. 14

— Лучше отдельно ото всех и в спокойном месте, — повторил Нельо.

Курво нахмурился. Ему на ум пришло, что брат, быть может, станет громко кричать ночами, как бывало первые годы с Нельо. Он вернулся к Тьелко.

— Ты сильно устал? — спросил он с улыбкой. — О скольких вещах я бы хотел с тобой поговорить! Сядешь к нашему столу или отправишься спать?

«Вид у тебя неважный», — хотел добавить он, но затем подумал, что откровенность ни к чему: если брат здоров и в своём уме, он знает это и так, если же нет — ни к чему огорчать или пускаться в объяснения.

Тьелкормо пошел за ним; на его лице заиграла улыбка, тень прежней. Голодным он не показался и еду если и брал, то часто в рассеянности бросал обратно, едва надкусив. Его расспрашивали об застенках Ангамандо, впрочем, деликатно, о том, как удалось спастись, а он едва мог связать пару слов и не мог открыто признать, что не страдал вовсе и что вернулся из желания остановить ту войну, которую братья со всей очевидностью собирались развязать. А потому ответы его казались путаными и лживыми, и Курво, видевший это особенно ясно, вспоминал, что Маэрос после спасения казался куда более твёрд в своей уверенности, в то время как Келегорм, казалось, бесконечно терзался неясным ему сомнением. И это ему не понравилось.

В этом было самое нелепое противоречие из всех: в то время как сам Келегорм оставался в душе спокоен и имел цель, к которой лишь не знал, как подступиться — цель чистую и светлую — Куруфин уверенно посчитал, что причина перемен — его сломленная воля.

— Брат поддался влиянию тьмы сильнее, чем ты, — сообщил он негромко и озабоченно Маэдросу после того, как проводил Келегорма в его покои.

— Отчего ты думаешь так? — тот пытался возражать. — Он утомлён и не чаял увидеть нас вновь. Чувства в нём перегорели, и вера тоже: это я вижу точно. Но Моринготто мастер навевать кошмары, и брат станет прежним, дай только время.

— Это было бы хорошо, — протянул Курво в ответ.

Он пробовал мягко испытывать Келегорма вопросами, уточнял, как же тот бежал и как перенес в одиночку столь долгий путь, обмолвился, что жалеет об так и не доставшихся сильмарилях, но быстро перестал: было заметно, как каждое упоминание камней вызывает откровенную боль на лице у Тьелко.

— Враг тебя измучил. И ты проникся его речами. Забудь о них. Будем прежними, — и он обнял его.

Но беда Тьелко в том и была, что он не собирался и не хотел быть прежним. Он неотвратимо менялся — и повернуть обратно попросту не мог. Тогда он порывисто прижался к брату в ответ: по чему он изголодался, так это по теплу, — но Курво и в этом жесте виделось нечто жалкое. Он похлопал брата по плечу и ушел, а после, наедине с собой, долго перебирал в памяти то, благодаря чему Тьелко был ему близок, и нашёл, что, пожалуй, своей непреклонной уверенностью в их правоте. Вспомнилось, как он виделся с ним в пору самого раннего детства, как только начал сближаться, как старший брат казался ему во всем сильнее, умней, ловчей. А потом Курво рос и с каждым годом обнаруживал новое: понял однажды, что из всех сыновей Феанаро унаследовал больше всего из талантов и внешности своего прославленного отца он сам, а отнюдь не Тьелко. Понял, что не всегда брат разумен, и даже чаще — нет, потому что привык жить одним днём и действовать наудачу. Пожалуй, было даже приятно осознать однажды, что сам он умней и действует рассудительней, исходя из логики, а не преходящих чувств. Но эти открытия ничуть не отвращали его от брата. Наоборот, он привязывался к нему всё больше. Брат был его опорой, его уверенностью, тем, кто всегда готов был подхватить и поддержать с самым страстным рвением любую его идею. А теперь опоры этой не стало. Теперь Тьелко сам нуждался в опоре — и Курво обязан был ему её предоставить. Он приводил к нему лекарей и сильно удивился, когда те не обнаружили на теле лорда Тьелкормо ни единой недавней раны или шрама. Сам Келегорм слушал их песни с обычным удовольствием, но грусть его не проходила.

— Ты считаешь меня искажённым, Курво? — спросил он однажды с прежней своей прямотой. Теперь была очередь Куруфина нервно улыбнуться.

— Нет, — поспешил заверить он. — Но враг проникал в твои мысли и мог вселить в них ложные идеи. Он ведь коварен, Тьелко. Но я ничуть не боюсь, что он заронил в твою душу частицу тьмы и ты будешь действовать нам во вред. Завтра наш совет, и я без страха зову тебя туда.

— Совет? Для чего вы собираетесь? Вы хотите собрать всех верных ради похода в Дориат за сильмарилем? Но Курво! Диор его не отдаст: для него камень — наследство матери. Снова прольется кровь эльдар, и мы в угоду врагу будем убивать друг друга, а не собирать силы против него.

Последнее Келегорм произнёс тихо, боясь произнести страшное слово вслух.

— Дориат и без того разграблен. Он слабее, чем был когда-либо. И если Диор окажется разумен, обойдется без кровопролития.

— Курво, умоляю!

Но что он мог? Сослаться на речи самого Моринготто?

Куруфин же щадил чувства брата, ни словом не намекая на переменившийся его вид и манеру себя держать. Но отличия с каждым днём не сглаживались, а становились только заметнее. Тьелко сделался забывчив и нелюбопытен. Что роднило его с собой прежним — так это страсть к охоте и к мечам и битвам, и он подолгу тренировался, но в советах не участвовал ни словом, чаще слушал их или уходил, убедившись, что идеи, высказанной раз в беседе Куруфину, братья не поддержат. Его убеждали не смешиваться и удерживали от похода, говоря, что ему там делать нечего, но останавливать сборы — о, конечно, этого делать никто не собирался.

Вот почему вскоре Келегорм смотрел на войско верных и на двоих своих братьев, и, покидая его, понимал, что более не вернется. Ему ничего не хотелось, и он испытывал ужас при виде войны, где эльдар резали друг друга; тогда Моринготто обернулся вновь северным ветром и отнёс его назад в свою обитель в Железных горах.

Нолдо, быть может, и рвался на свободу, но явно не на такую. Следующий день он провел, по-прежнему не поднимаясь с постели, но все же такого отчаяния и упадка духа, какого опасался Моргот, не испытывал. Самые горькие подозрения подтвердились — а значит, теперь он вполне ему верил. Теперь оставались одни лишь слова об откровенности; а ведь он так хотел обладать им, всецело и без остатка! Это Моргот уже хорошо понял о себе. Можно было прибегнуть к обманному маневру и здесь — а поэтому он намеревался вновь посетить его в обличье слуги, и вошел к нему вновь в вечернее время.

— Принести тебе горячей воды, лорд? — спросил он после обычного поклона. — Вода придаст бодрости.

Келегорм, подумав, кивнул согласно. Скоро комната при его покоях наполнилась теплым паром, а широкая купель была наполнена до края.

— Как ты это делаешь? — в недоумении спросил нолдо, глядя, как из отверстия в стене после поворота рычага начала течь вода.

— Говорят, темный вала позаимствовал эту идею у гномов. В толще камня пробит тонкий канал, и вода поднимается по нему.

— Вода может течь вниз, а не вверх, — возразил нолдо. — И никак иначе. А ведь высота здесь огромна.