Позолоченный век, стр. 74

Филип решил съездить в Вашингтон и своими глазами посмотреть, что и как. У него были на то и другие причины. Он теперь лучше знал дела мистера Боултона и забеспокоился: этой зимой их несколько раз навещал Пеннибеккер, и Филип подозревал, что он втягивает мистера Боултона в какие-то сомнительные махинации. Теперь Пеннибеккер был в Вашингтоне, и Филип хотел попытаться разузнать о нем и его планах что-нибудь, что могло бы оказаться полезным мистеру Боултону.

Для человека со сломанной рукой и разбитой головой Филип недурно провел эту зиму. При таких двух сиделках, как Руфь и Алиса, болезнь казалась ему приятным отдыхом, и каждая минута выздоровления была для него драгоценна и слишком быстро пролетала. Люди, подобные Филипу, не привыкли терять много времени из-за каких-то царапин, даже ради того, чтобы поухаживать за девушкой, - и он с огорчением чувствовал, что поправляется чересчур быстро.

В первые недели, когда он был всерьез болен и слаб, Руфь неустанно ходила за ним; она без лишних слов взяла на себя все заботы и мягко, но непреклонно противилась попыткам Алисы и остальных разделить с нею бремя этих забот. Что бы она ни делала, она держалась спокойно, решительно и властно; но часто в те первые дни острой боли, открывая глаза, Филип видел, как она склоняется над ним, и ловил на ее встревоженном лице выражение такой нежности, что его лихорадочно бьющееся сердце начинало колотиться еще сильнее, - и это лицо долго стояло перед ним потом, когда он вновь закрывал глаза. Иногда он чувствовал на лбу ее ладонь - и не открывал глаза из страха, что Руфь отнимет руку. Он настороженно ждал минуты, когда она войдет к нему, среди всех других шагов в доме он различал ее легкую походку. "Так вот что значит, когда женщина занимается медициной! - думал Филип. - Ну, тогда мне это по душе".

- Руфь, - сказал он однажды, почти уже оправившись, - я верю в это!

- Во что?

- Да в женщин-врачей.

- Тогда я вызову здешнего доктора, миссис Лонг-стрит.

- Ну нет. Хватит и одного. Я, наверно, завтра же выздоровею, если только буду знать, что у меня никогда не будет другого врача.

- Врач не разрешает так много разговаривать, - сказала Руфь и прижала палец к его губам.

- Но, Руфь, я хочу сказать, что я предпочел бы никогда не выздоравливать, если бы...

- Ну, довольно, молчите. Вы опять заговариваетесь.

И Руфь с улыбкой закрыла ему рот рукой, а потом, весело смеясь, выбежала из комнаты.

Но Филип неутомимо вновь и вновь повторял эти попытки; ему это очень нравилось. Однако стоило ему расчувствоваться, как Руфь обрывала его каким-нибудь тщательно обдуманным внушением, например: "Не думаете ли вы, что врач воспользуется крайней слабостью своего пациента? Если вам угодно сделать какие-либо признания перед смертью, я позову Алису".

По мере того как Филип поправлялся, Алиса все чаще заменяла Руфь, развлекая его, часами читала ему вслух, когда ему не хотелось разговаривать, - а говорил он почти все время о Руфи. Эта замена не так уж огорчала Филипа. В обществе Алисы он всегда был весел и доволен. Никто другой не действовал на него так успокоительно. Она была начитаннее Руфи, много знала и многим интересовалась; всегда оживленная, добрая и отзывчивая, она ничуть не утомляла его, но и не нарушала его душевного покоя. Она действовала на него так же умиротворяюще, как миссис Боултон, когда та порой подсаживалась к его постели со своим рукодельем. Иные люди неизменно распространяют вокруг себя успокоительное, ровное тепло. Они вносят мир в дом, и в самом разношерстном обществе всем и каждому передается от них ощущение безмятежной ясности духа, хотя говорят они мало и, видимо, не сознают своего влияния на окружающих.

Разумеется, Филипу все равно хотелось, чтобы Руфь была с ним. Но с тех пор как он уже настолько поправился, что мог ходить по всему дому, она вновь углубилась в занятия. Время от времени она опять принималась его дразнить. Она всегда шуткой, точно щитом, заслонялась от его чувства. Филип нередко называл Руфь бесчувственной; но навряд ли ему понравилось бы, если бы она была чувствительна; нет, право, даже хорошо, что ей свойственно это изящное здравомыслие. Никогда еще он не видывал, чтобы серьезная девушка обладала таким веселым, легким нравом.

Быть может, с нею ему было не так спокойно и бестревожно, как с Алисой. Но ведь он любил Руфь. А любовь не в ладу с покоем и довольством.

ГЛАВА XI

МИСТЕР ТРОЛЛОП ПОПАДАЕТСЯ В ЛОВУШКУ

И СТАНОВИТСЯ СОЮЗНИКОМ

Сатл. Да провалиться мне на месте! Я согласен.

Дол. Ну что же, сэр, коль так - скорей клянитесь.

Сатл. В чем должен клясться я?

Дол. В том, что, друзей оставив,

Для дела общего вы будете трудиться.

Бен Джонсон, Алхимик.

Eku edue mfine, ata eku: miduehe mfine itaha*.

______________

* Мышь входит в мышеловку - мышеловка хватает ее; не войди мышь в мышеловку, та бы ее не поймала (эфикск.).

Военные действия, начатые мистером Бакстоуном, прекратились очень быстро - куда быстрее, чем он предполагал. Он начал с того, что хотел победить Лору, оставаясь непобежденным; но его попытка кончилась тем, чем кончали до него все, кто пытал счастья на этом поле битвы: он усердно старался покорить ее, но скоро убедился, что хоть сам он еще не вполне уверен в победе, зато Лора его явно покорила. К чести Бакстоуна надо сказать, во всяком случае, что он сражался хоть и недолго, но умело. Теперь он оказался в достойной компании - на одной привязи с весьма видными пленниками. Эти несчастные беспомощно и покорно следовали за Лорой по пятам, ибо стоило ей захватить пленника - и он навек становился ее рабом. Иные бунтовали, пытаясь сбросить цепи; иные вырывались на свободу и объявляли, что их рабству пришел конец, - но рано или поздно они возвращались к ней, полные раскаяния и обожания. Лора всегда действовала одинаково; как и всех, она то поощряла Бакстоуна, то изводила его; иной раз возносила его на седьмое небо, а потом вновь повергала во прах. Она сделала его главным поборником законопроекта об университете в Буграх, - и поначалу он нехотя принял эту честь, но потом стал ценить ее: ведь благодаря этому он мог услужить Лоре... он даже стал считать, что ему очень повезло, теперь можно так часто видеться с Лорой!

От Бакстоуна Лора узнала, что злейший враг ее законопроекта достопочтенный мистер Троллоп. Бакстоун настаивал, чтобы она даже и не пыталась как-либо повлиять на Троллопа, объясняя, что любой ее шаг в этом направлении несомненно будет использован против нее и не принесет ничего, кроме вреда.

Сперва она сказала, что знает мистера Троллопа и ей известно, что у него есть ББ. Но мистер Бакстоун сказал, что, хотя и не представляет себе, как понять столь странное выражение, и не стремится разгадать загадку, поскольку это, вероятно, нечто глубоко интимное, он "все же осмеливается утверждать, что нет ничего правильнее в данном конкретном случае и во время данной сессии, как соблюдать величайшую осторожность и держаться подальше от мистера Троллопа; всякое иное поведение может оказаться гибельным".

По-видимому, тут ничего нельзя было поделать. Лора всерьез тревожилась. Как будто все идет на лад, но ведь ясно, что даже один сильный, решительный враг может в конечном счете разрушить ее планы. Однако вскоре ей пришла на ум новая мысль:

- Не можете ли вы выступить против его знаменитого законопроекта о пенсиях, а потом договориться полюбовно?

- Ну нет, в этом деле мы с ним названые братья - трудимся плечом к плечу и нежно любим друг друга; тут я всячески ему помогаю. Но я всеми силами мешаю ему провести закон об иммиграции - вот тут я выступаю так же непримиримо и мстительно, как он против нашего университета. У нас с ним половина каждого разговора проникнута ненавистью, а вторая половина исполнена нежнейшей привязанности. Мы отлично понимаем друг друга. Вне стен Капитолия он великолепный работник; ни один человек не мог бы сделать для закона о пенсиях столько, сколько делает он. Я мечтаю, чтобы он выступил по этому вопросу с блестящей речью, которую он хочет произнести, тогда я скажу еще одну - и все будет в порядке.