Поворот (ЛП), стр. 12

— Это, вероятно, около четырех... или пяти? — А затем, пока Брук пишет что-то в карте, я не могу не спросить, — Доктор Брэдшоу работает сегодня?

Она, нахмурившись, поднимает взгляд. Даже с таким выражением лица, она прелестна — голубые глаза, безупречная кожа и, естественно, легкий макияж. Джей, вероятно, думает, что она милая. Я смотрю вниз, и не вижу кольца на пальце.

— Простите. — Говорит она, колеблясь. — Я, правда, не могу…

— Все в порядке, если вы не можете сообщить это, — прерываю я быстро. — Он мой друг, и, если он работает в данный момент… и вдруг вы увидите его, не могли бы дать ему знать, что я здесь…

— Конечно. — Она слегка улыбается мне, и с обещанием, что мне не придется ждать слишком долго, исчезает, закрыв за собой дверь.

Я начинаю дрожать. Моя кожа холодная и липкая. Это не хорошо. Не похоже, что здесь на самом деле холодно. Я сбрасываю шлепанцы и забираюсь в кровать, прячась под одеялом. Каковы симптомы шока? Низкое кровяное давление. Головокружение, учащенный пульс, поверхностное дыхание.

О, ради всего святого! Почему у меня может быть шок? Я потеряла не так много крови. Я сжимаюсь в комок, пока вся дрожу, держа перевязанную руку поверх одеяла.

Здесь пахнет антисептиком. Женщина в соседней палате стонет от боли, и зовет кого-нибудь на помощь. Сквозь стену я слышу ее приглушенный голос, и это мучительно — слушать ее. Не имеет значения, испытывает ли она на самом деле такую сильную боль, или она наркоманка. С ее страданиями никто не считается. Желудок сжимается от голода, и тошнота подкатывает к горлу. Вполне понятно почему: семь часов с момента обеда, два бокала вина, а также эмоциональное потрясение от пореза на руке. И то, что я лежу здесь, в одиночестве.

Может мне стоит переехать поближе к семье?

Стук в дверь. На пороге высокий парень, одетый в мятно—зеленый костюм и расстегнутый белый халат. Он несет медицинскую карту. У него черные волосы и серо-голубые глаза.

Джей.

У меня в груди словно что-то сдавило, а в горле образовался комок. Слезы щиплют глаза, а потом они затуманивают зрение, переполняют меня и текут по щекам. Я так рада его видеть!

Спасибо, Брук! Я люблю тебя, Брук!

— Миа. — Он говорит так, будто до этого момента не был уверен, что это на самом деле я. Это другой Джей, не тот, что был в парке в воскресенье, смотревший на меня так, будто хотел задушить. Вот он, доктор Брэдшоу, пришел поговорить с пациентом, и он смотрит с серьезным и заинтересованным выражением.

Извлекая из коробки на столе салфетку, он подает ее мне.

— Что случилось?

Я беру салфетку и вытираю глаза. Слезы все еще текут, вскоре она пропиталась насквозь и стала бесполезна.

Сделав глубокий вдох, я стараюсь остановить поток, но это гораздо труднее, чем должно быть. Джей здесь! Он не выглядит сердитым. Он выглядит большим, сильным и компетентным. Это просто то, что мне нужно, и этого слишком много. Я не могу успокоиться.

Я беру другую салфетку, и после того, как высмаркиваюсь, мне, наконец, удается сказать:

— Я порезалась. — Мой голос становится похожим на бульканье, так как отвратительная жидкость, заполняющая мой нос и горло, отказывается исчезать. С трудом сглатываю, закрываю рот, и начинаю кашлять. — Я уверена, что надо наложить швы.

— Хорошо, — говорит он, и что-то в этом взгляде работает лучше двойной дозы Xanax (прим. пер.: лекарственно средство для лечения панических атак). — Дай взглянуть.

Я наблюдаю за ним, когда он вытягивает пару латексных перчаток из прикрепленной к стене коробки. Он отлично смотрится в белом халате. У него широкие плечи и развитая мускулатура рук. Многие врачи в форме и халатах выглядят нелепо, будто они дети, носящие одежду родителей. Джей может быть моделью для рекламы одежды для подтянутых и привлекательных парней.

Ставлю на то, что без одежды он выглядит даже лучше.

Прекрати это. Боже! Я с трудом глотаю, мой язык прилипает к небу.

Он возвращается ко мне и просовывает руку под запястье, чтобы осторожно поднять поврежденную конечность. Придерживая ее, он медленно разворачивает повязку. Когда он прикасается ко мне вот так, это непривычно, странно. Даже через латекс, я чувствую тепло его ладони. Моя голова кажется слишком легкой — легче воздуха.

Когда эластичная ткань развернута, он отслаивает мою, как попало намотанную, повязку из марли. Его глаза расширяются.

— Господи, Миа!

Я вздрагиваю, и в горле начинает расти ком.

— Как это произошло? — Он поднимает мою руку, чтобы получше рассмотреть.

— Я нарезала овощи на обед, — отвечаю я слабым голосом.

Его лоб прорезает морщина.

— И?

Покорно выдыхаю:

— Я говорила с мамой по телефону, прижимая его к уху, а потом телефон соскользнул вниз, мой помидор тоже поскользнулся, и вместо него нож вошел в мою руку.

Джей издает почти неслышный вздох. Он раздражен. Справедливо. Я, вероятно, заслуживаю этого.

— Ты знаешь, — говорит он, когда начинает осторожно поворачивать мою руку вверх, — я подарил тебе Bluetooth наушники на Рождество именно по этой причине.

Я поджимаю губы.

— Знаю, но я просто забываю про них. Только придурок носит с собой все свои вещи.

— Угу, — вот его ответ, когда он заканчивает с повязкой, затем срывает перчатки и бросает их в мусорное ведро.

— Я пациент, — указываю я. — Ты должен быть добр ко мне. То есть, если ты хочешь, чтобы я дала хорошие оценки по опросу, который получу по почте на следующей неделе.

Он вскидывает голову, и смотрит на меня. Эти исследования являются проклятием существования их отделения. Сотрудники чувствуют, что опросы отбивают у них охоту делать то, что лучше для пациентов. Он знает, что я это знаю.

Прищурившись, встречаю его взгляд.

— Все правильно. Я тоже могу вести себя низко. Предполагаю, боль вынуждает меня поступать так.

Его лицо меняется, смягчается. Он протягивает руку к моему лицу, останавливаясь почти у моей щеки, мое сердце трепещет и тепло разливается по затылку. Он собирается дотронуться до меня. Может, даже погладить меня по щеке. Он чувствует себя плохо из-за меня, печется обо мне и беспокоится. И он собирается прикоснуться ко мне.

Но он опускает руку, и я проглатываю свое разочарование.

— Насколько тебе плохо? — Спрашивает он, его тон нежный и теплый.

— Эм… — Я пожимаю плечами, пораженная желанием не выглядеть слабаком. — Я в порядке.

Он строит мне рожицу.

— Давай. Сейчас не время изображать храбрость, Миа.

Я вздыхаю.

— Безусловно, мне больно. И меня продолжает тошнить.

Он кивает.

— Хорошо. Ты знаешь, я не могу заниматься тобой, но попрошу Ямада наложить швы. Местный наркоз поможет справиться с болью, и тебя, скорее всего, отправят домой с рецептом на гидрокодон (прим. ред: сильнодействующее обезболивающее. Опиоид).

— Конечно. — Я не уверена, что боль достаточно сильна, чтобы оправдать принятие опиоидов, но предполагаю, они необходимы, потому что глубоко и тускло пульсирующая боль в моей руке, вероятно, не даст мне спать ночью.

— Ты сама сюда добралась? — Внезапно интересуется Джей.

— Мама вызвала мне такси, — отвечаю я, качая головой — Что было хорошей идеей, так как я выпила два бокала вина.

Он ведет себя тихо и спокойно, но его напряженный, невеселый взгляд сверлит меня.

— Когда? — Говорит он, и я подозреваю, что это спокойствие обманчиво.

— Думаю, пару часов назад. Я не уверена, какой сейчас час.

Он хмурит брови.

— Это произошло, пока ты готовила обед? Рубила пищу ножом мясника, и одновременно говорила по телефону?

Вау! Я прищуриваюсь, глядя на него. Да, определенно это не лучший выбор, но я действительно не нуждаюсь в его осуждении. Некоторое время мы просто смотрим друг на друга. Затем взгляд Джея падает на мою рубашку, и его лицо еще больше темнеет, ноздри раздуваются, и он стискивает зубы.

А? Теперь то что за проблема? Взглянув на себя, я понимаю, что на мне бирюзовая майка с изображением пляжа и пальм, с надписью Cabo, большими, жирными буквами. Я купила ее, когда еще в колледже, поехала в Мексику на весенних каникулах.