Гончаров и стервятники, стр. 15

Больше братья Демины друг друга не видели, разошлись их пути-дорожки.

Судьба Прокопа далее сложилась незамысловато. После исчезновения младшего брата, а с ним и заветного отцовского чертежа, Прокоп уверился: Демидка не совладал со своим вечным зудом. Получалось, былой ночной ужас на тункинских гольцах пересилил.

На это убеждение похмельного Прокопа повлияло еще и то обстоятельство, что соединились по времени два события: исчезновение Демида и уход в тайгу ватаги тункинских мужиков, средь которых два закадычных кореша Демидки значились. Вот и смекнул Прокоп: по новой понесло младшего братца на поиск батиной золотой удачи. А ежели до сей поры держались братцы друг друга, то как это все расценить теперича? Отвернулся, получается, брательник, променял родную кровь на алчность.

Так или не так рассудил Прокоп, но с выпивкой поутих, с родней отношения наладил, в родительском доме стал по-хозяйски обживаться, сойдясь с бабенкой, которую родня сговорила.

Вернулась к снегу названная ватага таежников, развели мужики руками: мол, сами не ведаем ничего про Демида. Тут и вовсе Прокоп рукой махнул – точно, по дури сгинул Демидка! И где могилка его – поди сыщи. К тайге и вовсе отношение у Прокопа стало отрицательным, посему, когда в Тунке ранней весной 1898 года появились зазывалы в артель рыбного промысла на Байкал-море – согласился. И укатили они из Тунки на пару с женкой невенчаной к большой воде. Навсегда. Осели в Выдрино, на южном байкальском берегу, где новая артель-то рыбацкая и сколотилась.

А через год подвернулась Прокопу работенка, от штормового байкальского норова не зависящая, посуху, да и поденежнее: в подряде на обустройстве железной дороги. Стал Прокоп Демин железнодорожным пролетарием. Детей у него в сожительстве так и не появилось, куковали на пару со Степанидой.

И можно в повествовании их вполне оставить. Ничем лихолетье начала двадцатого века их не зацепило: Прокоп, хотя и состоял в будущем передовом отряде революционного рабочего люда, но – по жизни – тягал на горбу смоленые шпалы да бухал кувалдой по железным костылям, вгоняя их в эти самые шпалы. А политика – она по рельсам мимо Прокопа каталась: туда-сюда, туда-сюда…

Ежели бы Прокоп Демин не покинул той весной Тунку, то вскорости бы узнал, что не сгинул младший брательник, а живет-поживает кум-королю в огромадном городе Иркутске!

Управляющий Бертеньев доставил присмиревшего от стремительных перемен Демида под ясные очи Василия Ивановича Кузнецова. И не присмирел Демидка, а напрочь оробел. Как не оробеть, кады давалась Демидке еда барская в трактирах по дороге, а по приезде в Иркутский град, совершенно его ошеломивший, барин Калистрат Федотыч, как величали Бертеньева, в бане его приказали отмыть, космы остричь и бороденку выправить, а еще и одежу с исподним заменили на чистое и справное. Потом накормили мясным бухлером со здоровенным кусманом мяса, чаем с калачами напоили.

И повез его через городскую толчею Калистрат Федотыч к обещанному большому иркутскому барину. А у того хоромы – чистый дворец царский! Про кабинет и воопче разговору нет.

Барин вышел к ним – вельможа ого-го! Здоровенный, в одеже такого сукна, о существовании коего Демид и не подозревал. Крученая золотая цепь по пузу к часовой луковице в кармашке змеится, мясистые бритые щеки крахмальным воротом белее снега подперты, глаза пронизывающие за стеколками золотого пенсне. Это Демидка потом узнал про пенсне, – поначалу аж в удивление впал: как стеколки на глазах держатся, никакими тесемками за ухи не привязанные?

– Так ты и есть Демин? – прогудел Кузнецов.

От Бертеньева уже знал: на самом деле прячет за пазухой этот мужичок, отмытый и слегка приодетый управляющим, некий чертежик, доставшийся от родителя.

– Ну, чего молчишь? – Кузнецов догадался, отчего на мужичка столбняк напал. Оглушило убранство кузнецовских апартаментов.

– Знамо дело, из деминских, – промямлил наконец Демид.

– Ну, садись, перекинемся словцом-другим, – пригласил Кузнецов.

Демид испуганно воззрился на роскошные кресла, разделенные длинным, сверкающим почище зеркала столом, на котором стоял изумительной красоты хрустальный графин с водой, такие же искусно ограненные в ледяной узор стаканы и под стать им здоровая хрустальная миска. В эту миску барин Калистрат Федотыч бросил спичку, запалив невиданную толстую коричневую цигарку, которую он без спроса «большого барина» взял в деревянной резной шкатулке, что подле миски на столешнице красовалась. А потом туда же, в эту дюже шикарную хрустальную миску, и пепел стряхивать начал! Ишь, каково тут у них… Тако богатство на золоте! А они с Прокопом, горько заключил свои размышления Демид, батину заначку через горло прогуляли…

По дороге до Иркутска Бертеньев исподволь обработал Демида. Мол, решил тебя «большой барин» из грязи вытащить. Но не за красивые глаза, а за ответную услугу. Купить, дескать, кое-что у тебя хочет. Терялся в догадках Демид.

А Василий Иванович взял быка за рога. По опыту общения со старательским людом знал: с такими, как стоявший перед ним мужичок, напор и нахрап – верное средство.

Опустился Кузнецов в роскошное кожаное кресло, ткнул на другое Демиду:

– Не торчи столбом, садись! В ногах правды нет.

Демид покорно, с осторожкой, сел, ощущая задницей небывалую мягкость и приятность.

– Значитца, друг мой ситный, – вперил пронизывающий взор в Демида Кузнецов, – я, стало быть, купец, а у тебя, стало быть, есть товар. Возьму дорого! Ну-ка, Калистрат Федотович, покажи наше предложение!

Бертеньев раскрыл лежащий на столе тисненой кожи бювар и вытащил пачку сиреневых ассигнаций. Хлопнул ею о столешницу, стоявшую посередине между Василием Ивановичем и Демидом.

– Вот тут, – согнутым пальцем Кузнецов постучал по пачке, – тыща рублей! Покупаю у тебя, мил-друг, карту-чертеж твою!..

«Тыща!» Екнуло у Демида в селезенке. Добрую телку у них там, в Тунке, за три рубля сторговать можно, а тут – тыща!!!

Исподлобья, пытаясь удержать взором и деньги на столе, Демид глянул на «большого барина»: страшно шутит, не могет такого быть! Кузнецов же взгляд истолковал по-своему, усмехнулся.

– Думаешь, обманываем тебя? Нет! Это – за чертеж. А если в те места с нами проводником двинешь да окажется, что точное место на чертежике, а не байка дурацкая придумана, еще столько же дам!

И снова будто бы та страшная черная стрела ударила в костерище!

– Не, не-а! – испуганно замахал руками, вскакивая, Демид.

– Что «не-а»?! – набычился Кузнецов. – Что?!!

– Не пойду, не-а, хоть убейте!..

– Василий Иванович, – елейно-спокойно вмешался Бертеньев. – Мне Демид в дороге сказывал, что напугал их на тех местах в походе единожды дух таежный…

А головой Кузнецову кивает: мол, все образуется.

– Дух, говоришь? – успокаиваясь, переспросил Демида Василий Иванович.

– Как есть дух! Не-а, я туды более…

– Ну, смотри, – с деланным равнодушием пожал полными плечами «большой барин». – Собственно, мы и без твоего участия прогуляемся в тункинские гольцы, ради интересу… А того еще, глядишь, и этого лесного черта словим, а? – Затрясся всеми телесами в утробном смешке.

Начал успокаиваться и Демид, не отрывая глаз от ассигнаций на столе.

– А давай-ка так, друг мой ситный, – прищурился Кузнецов. – Чертежик свой ты нам продаешь, а вот Калистрат Федотович окажет тебе содействие и поможет, к примеру, домик в пригороде купить, заживешь по-городскому, а? Понравилась тебе столица наша сибирская?

– Дюже… – только и вымолвил Демид.

– Ну так и по рукам! Станешь заправским городским жителем, с работой поможем. Вона у меня, к примеру, на конюшню конюх потребен. Или, к примеру, водовозом на хозяйственный двор…

Демид затравленно оглянулся на Бертеньева. Тот в ответ одобряюще закивал набриолиненной головой, улыбнулся и добавил:

– А девки тутошние, скажу тебе, Демидка, не в пример вашим дикаркам! Такую кралю оторвешь! Да с этими деньгами, – потыкал Бертеньев пальцем в сторону ассигнаций, – самую добру бабу за себя возьмешь, с приданым богатым!