Да будет тьма (СИ), стр. 68

Чего-то подобного Горан и ожидал. Где это видано, чтобы без магии кастовать огненные шары? А проходимцев и среди людей хватает, и среди магов.

— Вот что мы сделаем, князь, — тяжело вздохнул Горан, поднимаясь. — Сейчас позовём вашего вестуна, пусть он свяжется с Касей. Соберём сотни четыре воинов: конных, тяжелых латников. Наилучших. Поскачем в ронданский лагерь. С помощью Творца пробьёмся. Там нас встретят. Там есть у меня один тёмный маг. С ним на пару мы откроем вам портал. Можно в Авендар, но лучше в Анкону или Леонвар. И вы уйдёте. Подумайте, кого ещё хотите взять с собой: верных людей, воинов. И золота прихватите, оно вам повсюду пригодится.

— Не получится, — с сожалением проговорил мальчик. — Ведь мне ещё княжить, если не в Рондане, то в Даноре. А как я после этого буду править?

— Вздор, — ответил Горан. — Кто поражения не терпел, тот войны не знает. Отлично будете править, не хуже других.

А князь вдруг спросил, указывая куда-то вдаль:

— Что это? Почему они уходят?

«Эх, Фарна бы сюда!» — только и успел подумать.

========== Глава 30 ==========

Странные дела творились в лощине у ручья. Ондовичи спешно снимали лагерь. Сворачивались войлочные шатры, дымили брошенные костры, всадники скакали прочь.

Он не мог понять смысла этого манёвра. Может быть, решил враг собрать все силы на южной равнине и ударить одним железным кулаком? А может быть, снова хочет выманить с хорошей позиции, ударить в спину, поймать в ловушку в узкой лощине?

Во вражеском стане между тем творилось непонятное. Ондовичи ушли из лощины, отступили даже с седловины, разделявшей ронданцев и данорцев. Равнина, лежавшая к югу, казалась растревоженным муравейником, где люди и лошади метались в беспорядочной панике. Горан велел седлать коней. Время вернуться к своим, к Фарну и Касе, к дурачине Фродушке. В последнюю битву нужно идти со своими. Чёрные латники Лиса уже садились в седло, а Горан отчего-то медлил. Совсем уж решил перебросить упрямого княжонка через луку седла да и увезти с собой насильно, когда остроглазый мальчишка вдруг сказал:

— Кто это может быть? Вон там, за ручьём?

На пологом холме с чахлой рощицей на вершине действительно показались всадники. Ехали они неспешной рысью, будто на прогулке, будто не поле боя лежало перед ними, а лужайка дворцового парка.

Горан не сразу понял, что случилось с ним. Это походило на реку, протекавшую сквозь него, через грудь его и сердце в груди, по венам его и по крови в венах, по глазам его и по слезам на глазах. Река тревоги и печали, река надежды и робкой просьбы о прощении, река горечи, боли и раскаяния разрывала его на части.

Он выехал через пролом в частоколе и на минуту потерял всадников из виду. А когда обогнул он лагерь, они были уже ближе, и стало видно, что от группы отделились трое, а потом один из них пустил коня галопом и легко оторвался от прочих.

Они встретились у ручья, в зарослях вербы с пушистыми комочками на голых ветках. Горан первым спрыгнул на землю, но подойти ближе не посмел. Не поднял и глаз, просто опустился на колени на влажную землю и доверился реке, в которой было уже столько всего, что и словом не сказать. Это означало только одно: опущенные щиты. Доверие, которое он прежде принимал как должное. А теперь он не смел поднять глаз. А теперь…

Сильные руки на плечах подрагивают. Тихий голос:

— Что ты делаешь! Встань сейчас же! Нас могут увидеть!

Но он не встал. Тогда и тот, другой, опустился рядом на землю. И обхватил его голову ладонями. И долго-долго ничего не говорил. Река рассказала обо всём. О гневе и смертельной обиде. О крушении всех надежд, о стыде и слабости. О сомнении, о надежде, о раскаянии. Но больше всего о том, чему нельзя давать имя, ведь неосторожное слово может разрушить самые сильные чары…

— Оньша догнал меня в Данпорте. Я хотел убить его, но не смог. Сигвалд меня остановил. Оньша сказал, что нарушил твой приказ, что отпустил Чужака, приняв его за простого слугу. Что вы оставили Дамиана в моей камере умирать от голода и жажды.

— Я не давал ему приказа, — отозвался Горан, накрыв ладони Ольгерда своими и ещё сильнее прижав к себе.

— Я знаю, мой свет, — послышался ответ. — Вставай, сейчас здесь будут эти двое. А потом и другие. Пойдём, я должен посмотреть на твои руки.

Он послушался. Отважился взглянуть в тёмные глаза, испуганные, усталые. Спросил:

— Сможешь ли ты мне поверить?

Услышал в ответ простое:

— Уже поверил. А ты, ты сможешь меня простить?

— Уже простил.

Пошли к лагерю пешком, коней повели в поводу.

— Я привёл тебе без малого двадцать две тысячи, как и обещал. Кстати, как идёт война?

— Ещё держимся. Илларейна отказался вступать в бой, когда ты ушёл. Личная гвардия Лиса теперь со мной. Данорцы дерутся хорошо.

— Генералу придётся пересмотреть свою позицию…

В спешке покинутый ондовичский лагерь, едкий дым прогоревших костров стелется над землёй, он щиплет глаза, он превращает всё в зыбкий мираж. Только закрой глаза, и всё окажется сном, и снова пропадёт тот, кто идёт сейчас рядом, и ночью обернётся день.

– …Мне не следует показываться в Данпорте по меньшей мере лет сто. Там очень крепко меня не любят, причём по весьма уважительной причине. Когда я туда вернулся, примерно треть войска и припасов была уже на земле. Я, разумеется, велел разгрузку прекратить и, напротив, начать погрузку. Пришлось вернуть со внешнего рейда корабли, с которых уже успели сойти солдаты, возникла жуткая неразбериха. В это время подоспел наш Оньша, и после весьма оживленного обмена мнениями ему удалось меня убедить. Когда я снова изменил приказ и велел возобновить разгрузку, я серьезно думал, что докеры разорвут меня на части…

Горан понял, что Ольгерд говорит нарочно, оттого что боится молчания. Будто стоит ему замолчать, и снова они вернутся в обожжённую тёмным огнём палатку, где закончилось всё: надежда, жизнь, любовь.

– А, чуть не забыл, я привёз тебе невероятный доспех, в самом деле достойный Пресветлого. Не могу дождаться, когда увижу тебя в нём. А то, правду сказать, ты выглядишь сейчас как тёмный герой светлого фольклора, какой-нибудь свирепый некромант…

— Ольгерд, я убил их, — перебил тёмного Горан. — Всех троих. И насадил головы на колья. Сейчас увидишь, прямо возле нашего шатра.

— Кошмар какой-то. Не зря о вас, светлых, рассказывают всякие ужасы. Не стану глядеть!

— Станешь…

— Да, правда, хочу посмотреть. Но лучше взгляни туда!

Горан оглянулся и понял: то, что он принял за рощицу, оказалось первыми колоннами на марше. Тёмные Ронданы возвращались домой.

Возвращались домой и они. В лагерь за покосившимся частоколом, к шатру, в котором провели волшебную ночь. В котором едва не убили друг друга. Ольгерд действительно постоял над мертвыми головами, поглядел сверху вниз с лицом надменным и холодным. Потом кивнул каким-то своим мыслям и сказал:

— Уберите.

На шатёр с прожжёнными в полотне дырами тоже поглядел неодобрительно:

— Право, мой свет, не бережёшь ты хороших вещей…

— Вожусь лишь бы с кем, — ухмыльнулся Горан и получил в ответ взгляд, полный восторга.

Вестунья Кася нашла их у южной равнины, где Фарн рассказывал им о вражеском лагере всё, что смог рассмотреть. Немного стесняясь роскошного Высокого тёмного, обратилась к ним обоим:

— Санни, вестун, что при тарнажцах остался, передаёт вопрос генерала Илларейна: когда ему явиться в ставку Пресветлого. Чтоб обсудить диск… позицию.

— Передайте, мистрис, дословно: явиться следует незамедлительно! Со всей возможной поспешностью! — строго ответил Ольгерд.

— Я-то слово в слово передам, — пробормотала довольная Кася, — а вот Санни навряд ли отважится…

Шатёр к тому времени успели прибрать, пострадавшие полотна заменили новыми, на столике вновь показались фрукты и вино.

— Не могу же я явиться к тебе без угощения, мой свет, — Ольгерд заглянул ему в глаза, и Горан вдруг увидел, как его тёмный хочет загладить вину, как сожалеет о нанесённом ударе, о том, что только по случайности не закончилось трагедией.