Вечный, или Дорога в Кейсарию (СИ), стр. 28

 — Приму ванну. Есть что чистого надеть?

Я подумал, что последние несколько месяцев поневоле работаю снабженцем одежды для Бадхена. Где-то валялся мешок с вещами, который я ему дал еще осенью.

 — Поищи в шкафу.  — Нашел — сказал он, покопавшись. Я не ответил, углубившись в описание того, как Патрик Бейтман выкалывает глаза нью-йоркским бомжам. Жаль, что среди них не было Бадхена.

 — Адам?

 — Что? Я поднял голову. Костик стоял прямо передо мной, нависая сверху.  — Я помню все.  — С чем тебя и поздравляю — автоматически ответил я.  — И что от тебя следует избавиться, тоже вспомнил.  — Ну круто — сказал я упавшим голосом.

Голос Костика звучал однотонно, но при этом я заметил, как время от времени по его телу пробегала мелкая дрожь — как у людей, недавно переживших потрясение. Он склонился ко мне, провел рукой по моим волосам почти с нежностью. Я изо всех сил сжал подлокотники кресла, а страх внутри меня так же сильно сжал сердце. Я боялся Бадхена — с самого начала. Сильнее всего на свете. Просто хорошо это скрывал.

 — Я не буду этого делать, Адам — сказал он все так же ровно — и знаешь, почему?  — Нет.  — Как быстро ты растерял свое умение шутить, правда? А ведь это меня называют шутником**. Какая ирония.  — Да.  — Я не убью тебя, не бойся. Раньше не убивал, потому что был наивным Костиком-гуманистом. А теперь — потому что мне срать на мироздание, срать на гармонию и срать на Финкельштейна. И знаешь, когда я это понял?  — Нет — сказал я пересохшими губами.  — Когда уничтожил последнего человека в этом сраном списке. Может, среди них был морок, может — нет. Разницы, впрочем, никакой, верно?  — Зачем ты тогда это сделал?  — Потому что думал, что так надо! — выплюнул он — потому что Жека мне два месяца ебал мозги этими мороками!  — Он сказал, что до потери памяти ты собирался убрать меня — я был совсем не уверен, что следовало напоминать ему об этом, но словно сам черт тянул за язык.  — Еще как! — он усмехнулся — у меня и адрес твой был наготове. Да только, как видишь, много чего изменилось.  — Да?  — Женя ведь говорил тебе про вселенский порядок, верно?  — Упоминал…  — Энтропия — знаешь ведь это слово? — так вот, энтропия растет, а порядок должен быть, даже поговорка такая есть у немцев. А значит, что мелкие шалости, которые в прошлом сходили нам с рук, сейчас не прокатывают, а только наоборот все ломают, как баги в программе.  — Я, получается, баг?  — Ты, получается, очень крупный баг — подтвердил он — хочешь знать, насколько?  — Ну… да. Наверное — осторожно ответил я. Было ясно, что он просветит меня независимо от того, хочу я этого или нет.  — Ну что же, я отвечу. Ты — Охотник, Эвигер.

Я непонимающе смотрел на него, пытаясь понять смысл сказанного.

 — Охотник?.. Слово наконец связалось с нужным воспоминанием и я невольно засмеялся от нелепости сказанного.  — Ну и ну. Повторяешь викины сказки? Бадхен даже не улыбнулся. Встряхнул меня так, что зубы лязгнули, и сказал:  — Викины сказки далеки от истины, но зерно правды в них есть. Дерево, как и Охотник, существует — ты сам его видел. Я создал мир с Деревом и тобой, а ты… вернее, твой разум — создал остальных.  — Хватит, Бадхен — я разозлился — опять играешь в свои игры и серьезно думаешь, что я поверю в эту чушь? Я родился при Ироде, чуть больше двух тысяч лет назад. Думаю, что если я был бы первым человеком, то точно бы это запомнил.  — А что может помнить существо, недалеко ушедшее от зверя? — сказал он с усмешкой — и ты не был первым человеком, Адам — вас уже тогда было более, чем достаточно. Ты был животным, а я — бесформенной и бездумной материей, маленьким пятнышком бытия вокруг великого ничто.  — И что было потом? — я хотел сказать это с иронией, а получилось… иронии не получилось, это точно.

— А потом ты сорвал плод с дерева жизни и смерти. И сожрал его целиком.

 — И потерял разум?!  — Как можно потерять то, чего нет, идиот?! Можно лишь приобрести, а потому ты стал бессмертен и разумен, хотя, глядя на то, как ты сейчас тормозишь, я в этом сомневаюсь.

Я подавленно молчал, понятия не имея, верить ли Бадхену, или на свой страх и риск попросить его уйти и наконец оставить меня в покое. Тот тем временем продолжал:

— В тебе пробудились мысли. Воображение. Вера. А то что вы, каббалисты, любите называть «клипот» — обрели разум вместе с тобой. Через тебя.

Я вспомнил слова покойного Хачикова: «А ты никогда не думал, что они могли создавать друг друга одновременно?»

 — Так что, если ты до сих пор мучаешься мыслью, почему Финкельштейн не может убить тебя — завершил Бадхен свое откровение — ответ таков: по причине самого тупейшего сыновьего комплекса. Я так понял, что вы спите друг с другом?

Я подумал, что Фрейд, наверное, нашел бы нашу маленькую беседу чрезвычайно занимательной и автоматически кивнул. Бадхен зло усмехнулся.

— Он буквально помешан на тебе, хотя сказать откровенно — ты яйца выеденного не стоишь. Вся твоя ценность в том, что ты был чересчур туп даже для особи своего вида, и сожрал фрукт, на который даже смотреть не стоило. Как бы Женя не обманывал себя — ты, Эвигер, все еще животное, как и все миллиарды твоих сородичей.

Бадхен сказал это скучным и будничным голосом, но у меня по коже поползли мурашки. Теперь я точно поверил, что он все вспомнил — и что былого растяпы Костика больше не существовало.  — А как же мои воспоминания — пробормотал я — ведь я помню дворец Ирода…мать, жену… детство… Костик рассмеялся.  — А я, представь себе, до сих пор помню, как ты в двенадцатом классе не смог сдать норму во время экзамена по физкультуре и тебя за это чморили. Но ничего, живу. Вполне возможно, что при Ироде тебе скормили еще один плод с того же дерева. Ведь это в две стороны работает: кому есть что терять, теряет все.  — Кто скормил? — тупо спросил я.  — Откуда мне знать? Может, тот же Жека. Но не волнуйся, ты и правда служил виночерпием у Ирода. Я до сих пор злюсь, когда вспоминаю свой испорченный плащ.  — Так что же будет сейчас? — сказал я устало. Наверное именно так себя чувствовал Хачиков перед тем, как согласился пойти ко мне домой.  — Понятия не имею — равнодушно сказал он. — это будет зависеть от Финкельштейна, сам понимаешь. Он, как я вижу, взялся защищать тебя зубами и когтями, пошел даже против меня, старшего. Так пусть получает что хочет, и решает, что ему важнее — мироздание или ты. Интересно будет посмотреть, правда? Это раньше он мог свалить всю ответственность на меня. А сейчас — пусть сам разбирается.  — А ты что будешь делать?  — А я пойду принимать ванну.

Бадхен взял мешок с одеждой и большое полотенце и, не глядя на меня больше, двинулся в ванную комнату.

Некоторое время я думал, стоит ли звонить Финкельштейну. Решил, что не стоит. И упоминать историю с охотником тоже не стоит — по крайней мере, пока. Правды он мне не скажет, а утешительное вранье слушать не хотелось. Откровение Костика не потрясло меня до глубины души: я решительно ничего не помнил. Для меня моя жизнь началась во двореце царя Иудеи, а если и было что-то до нее, как утверждал Бадхен… что ж, пусть даже так — меня настоящего это никак не касалось.

Куда больше меня волновало отношение к происходящему Жени. Бадхен был прав: одно дело — идти наперекор плохому боссу, который в конечном счете сделает, что положено, хочешь ты этого или нет. И совсем другое — брать полную ответственность на себя. Что выберет Женя: мою жизнь или мироздание, я узнавать не спешил. Успеется. И решил оставить пока все как есть. Телефон отключил от греха подальше и улегся в постель пораньше. Бадхен заснул в соседней спальне, а я, не дочитав книгу, уснул у себя.

Утром Бадхен сидел в гостиной на моем диване, смотрел телевизор и вообще вел себя так, словно не было вчерашнего разговора.

 — Привет, Адамос. Что на завтрак?  — Когда ты успел все сожрать? — спросил я, глядя в пустое белое нутро холодильника.  — Ночью — коротко ответил он, щелкая пультом.

Тащить самому домой тонну еды не хотелось, и я наскоро оформил заказ онлайн. Но они приедут в лучшем случае часа через четыре, а завтракать надо было сейчас.