Хороший мальчик (СИ), стр. 49

— Теперь я такой же нищеброд, как и ты, — смеется Эдди.

После того, как его отца и других родителей посадили, все деньги у их семьи изъяли, и Эдди с его мамой пришлось переехать в дом попроще. Иначе говоря, они сняли домик возле нашего, и теперь мы с Эдди не только пара, но и соседи. Правда, большую часть времени он живет у нас.

— Я думала, у меня будет только один сын, а оказалось, что целых два!

Моя мама подмигивала мне каждое утро и торопила нас с Эдди в школу.

Мы выходим из магазина и садимся в автобус. Теперь только общественный транспорт взамен частного самолета, но Эдди не особо переживает. Всю дорогу мы молчим, слушаем через одни наушники на двоих One Direction, и я искренне не могу понять, откуда у Эдди такой мерзкий музыкальный вкус, на что он говорит, что я просто ревную его к Гарри Стайлсу.

— Мое сердце занято только одним кудрявым, — говорит он и делает музыку громче. Я закатываю глаза.

Когда мы приезжаем, Эдди еле выходит из автобуса, прижимая к груди цветы. Его правая рука в моей левой, и мой бинт трется об его.

Мы проходим несколько метров от остановки и замираем возле ворот городского кладбища. Эдди нерешительно мнется.

— Я так боялся, что буду приходить сюда к тебе, — тихо говорит он, — просто сердце останавливалось.

— Тебе так просто от меня не отделаться, — я смеюсь, но горло при его словах сдавливает.

Пуля попала в грудь, прошла в паре сантиметров от сердца. Эдди сказал, что в эту же минуту почувствовал, как его сердце остановилось. Я потерял так много крови, что врачи думали, что меня уже не спасти. Мне задело плечевой нерв, и поэтому до сих пор, спустя пять месяцев, мне тяжело резко поднимать руки. Иногда я этим пользуюсь в корыстных целях.

Меня выписали из больницы всего месяц назад, и за это время жизнь успела прийти в норму. Теперь мы учимся вместе с Эдди в одной школе, он больше не богатый мажор, а самый любящий и нежный человек. Хотя я это и так знал.

За нашими спинами скрипят ворота. Вечер уже достиг своего развития, и в этот час на кладбище почти никого. Мы находим нужную могилу, и я чувствую, как глаза начинают жечь слезы. Я снимаю очки и тру глаза пальцами. Да, я снова в очках, это была прихоть Эдди. Он говорит, что ему очень нравится снимать с меня очки перед тем как поцеловать.

Эдди сжимает мою руку.

— Прости, — снова говорит он, и я просто киваю.

— Думаю, ей бы понравились эти цветы.

Эдди осторожно кладет их на землю. Я смотрю на фотографию Вероники и почему-то мне кажется, что она улыбается мне.

— Мне жаль, что я… Тогда…

— Не надо, — я обрываю его, — ты ничего не знал.

— Ричи, я не говорил тебе, но… — Эдди смотрит мне в глаза, — те деньги… С моего счета… Их не забрала полиция.

— Почему же мы сюда приехали не с личным водителем? — я пытаюсь отвлечься на шутки, но не могу. Горло дерет как при ангине, я лишь сильнее сжимаю пальцы Эдди, оставляя на его белой нежной тонкой коже следы от своих ногтей.

— Я пожертвовал их. В фонд по борьбе со СПИДом.

— Ох…

Я выдыхаю и, наконец, даю волю слезам. Я опускаюсь на изгородь, которой обнесена могила, и Эдди садится рядом. Я смотрю только на портрет Вероники и мое сердце колет огромной иглой.

— Будешь? — я вижу, что Эдди достает из рюкзака две бутылки пива, — твое любимое, за два доллара. На другое у меня теперь нет денег.

Я смеюсь сквозь слезы и беру протянутую бутылку.

— За Веронику, — говорит Эдди, делая глоток, — господи, какая гадость. Если я и скучаю по богатой жизни, то только по возможности пить дорогое вино.

— Это было наше с ней любимое, — я тоже отпиваю, и чувствую, что слезы текут прямо в горло, — спасибо. За… Деньги. Мне жаль, что я не успел вас познакомить.

— Мне тоже жаль, Ричи.

Мы молча пьем, сидя на кладбище, небо над нами — серо-розовое, а воздух такой тонкий и легкий, что хочется его выпить.

— Рич… Послушай… Я хочу со следующего учебного года пойти в театральную студию… Думаешь, у меня получится? — Эдди оборачивается на меня. Его губы влажные от пива, мне так хочется его поцеловать…

— Да, да конечно! Эдди, конечно, у тебя получится!

— Думаю, действительно стать актером в будущем. Не пропадать же даром моим актерским замашкам…

— Только не скидывай никого с лестницы больше, умоляю, — я прячу смешок в бутылку.

— Ну, а ты, Ричи? Что ты будешь делать?

— Сегодня ночью? Спать с тобой, а там как пойдет…

— Я про будущее, идиот, — Эдди закатывает глаза.

— Не знаю. Возможно, напишу книгу… Только хватит с меня разных конкурсов на гранты. А ты обязательно поступай, — я глажу его по плечу, — у тебя обязательно получится.

— Конечно, таким актёром как мой отец мне не стать… — Эдди тяжко выдыхает и смотрит на небо, — до сих пор не могу поверить, что он… Что ты…

— Что о нем слышно?

— Им дали пожизненное. Надеюсь, он сдохнет раньше, чем выйдет на свободу, — Эдди переворачивает бутылку и льет пиво на землю, — не могу это пить, прости.

— Все хорошо, Эдс.

— Вот на черта тебе надо было лезть под пули?! На черта?! Я там чуть сам не сдох! — когда Эдди начинает злиться, мне заткнуть его рот поцелуем. Ну, или не только…

— Потому что ты спас меня там, в подвале, помнишь? Когда говорил все это… Это дало мне силы выжить. Ты спас меня, а я тебя.

— Это не секс, Ричи, где надо меняться местами, это чертова жизнь, которой, обещай, ты никогда больше не будешь рисковать! — Эдди машет руками у меня перед лицом.

— Ты когда злишься, еще больше мне нравишься.

— Прекрати! Я серьезно!

— И я, — я смеюсь, — Эдди, все хорошо. Правда. Я люблю тебя.

— Сегодня ночью с заставлю тебя стонать за то, что ты смеешься надо мной, — говорит Эдди, закатывая глаза.

— Надеюсь, тебя в твоей театральной школе тоже научат стонать нормально, а не так, будто ты задыхаешься.

— Чувак, я реально задыхаюсь! У меня гребанная астма!

Мы смеёмся, мой смех переплетается с его смехом, проникает в него, входит в него и замирает внутри.

Я отставляю бутылку.

— Спокойствие, мистер Каспбрак, иначе мне придется делать вам искусственное дыхание.

— Не называй меня так, — Эдди шлепает меня по руке, — ненавижу, что мне придется всю жизнь носить его фамилию…

И тут я смотрю на Эдди. На наши повязки на руках, скрывающие парные татуировки. У него Р+Э, а у меня Э+Р, потому что мы всегда будет на первом месте друг у друга. Я смотрю на его родинки на шее, длинные ресницы, детские черты лица, но такие взрослые, мудрые глаза…

— Ты можешь взять мою.

-…когда я стану актёром, я возьму себе псевдоним, клянусь, я… Что?

— Ты можешь взять мою фамилию, — повторяю я, и это говорит моя любовь во мне.

— Ты… Хочешь типа… Чтобы твои родители меня усыновили? Боюсь, я не смогу трахаться с братом, да и моя мать…

Я вижу, Эдди пытается шутить, но в его глазах слезы. Он сжимает мою руку.

— Нет, Эдди. Ты можешь взять мою фамилию, — я чувствую тепло улыбки на губах. Я снова отпиваю пиво. Где-то я слышу голос Вероники: «Главное — будь счастлив».

— Ты мне… Предложение что ли делаешь? На кладбище?

— Что смущает тебя в этом больше всего? — я вижу, как Эдди переплетает своим пальцы с моими, и мое сердце будто в шелк обернули, — у тебя есть еще три года передумать…

— Как сказал бы Стен: святое дерьмо… — говорит Эдди перед тем как полез за ингалятором.

Я перевожу взгляд с Эдди на портрет Вероники и, мне кажется, она улыбается еще шире. Я лезу во внутренний карман куртки и достаю то кольцо, которое она когда-то украла для меня. Возможно, она думала, что когда-нибудь я верну ей его… На её палец. Но… Она была бы не против. Я знаю.

«Спасибо, Ви», — мысленно говорю я, и протягиваю ладонь с кольцом Эдди.

Он смотрит на меня такими большими глазами, в которых отражается вся моя жизнь.

— Что это? Что это, Ричи?