Богдан и Алёшка (СИ), стр. 5

– Всё по-прежнему, – ответила мать. – Сашка познакомился с девушкой.

– Ну, наконец-то! – искренне порадовался Богдан за племянника. И за Светку, которая изводила себя опасениями, что из Алекса вырастет «такое же чудовище, как мой ненормальный младший братец».

– Её зовут Джессика, – сказала мать. – Нерусское какое-то имя.

– Это Америка, мам. Там все нерусские. Даже наша Светка там не Светка, а Стелла, если помнишь.

– Она еврейка.

– Кто, Светка?

– Не иронизируй. Джессика, конечно.

– И что, теперь моё дурное влияние – вот в этом? В стремлении к… общению с представителями рассеянного по миру народа Израиля? Да?

– Нет. Я просто так сказала.

– Ничего и никогда, мама, не говорится просто так.

Он поставил пустую тарелку в мойку. Приоткрыл стоящую на плите сковородку, посмотрел на котлеты. Закрыл. Налил чаю, намазал тонким слоем масло на хлеб.

– Тебе надо жениться, Богдан.

– Мама! Ты же знаешь…

Она знала, и тем не менее где-то раз в каждые два дня разговор на эту тему возникал в той или иной форме.

– Знаю. Но я не собираюсь жить вечно. А ты не должен оставаться один. Женись на Вере.

Что-о? Вот ещё новости!

– Мама, что ты выдумываешь! Вера меня терпеть не может. И потом… кажется, ей нравится быть вдовой Якова Тропинина. И наследницей. Особенно после того, как за границей возник спрос на его картины. До чего они там любят мёртвых российских художников, это же уму непостижимо!

– Богдан, я разговаривала с Верой, она звонила вчера, когда ты…

Да, когда он весь свой свободный от лекций вторник бездарно потратил на поездку в Фёдоровское. Могила Яши, коньяк и слёзы. Всё. И никаких переговоров с местной мэрией об организации дома-музея. Хотя обещал Вере, что этим займётся. Чёрт, и ведь бродила в глубине сознания заманчивая идея: жениться на Вере, убить её и остаться единственным наследником Яшиного дома в Фёдоровском и всех его картин. Чёрт, чёрт и чёрт!

Он встал, взял кружку, забыв про бутерброд, и вернулся в комнату, к компьютеру.

Молодёжный слёт. Участники. Список. Просто чтобы занять себя хоть чем-то. Отвлечься. От мыслей. От всего.

Большинство фамилий были ему знакомы. Училище, второй курс, группа «Д» – дизайнеры. Помнил их ещё по художке, девятиклассниками, смешные были, все разные, всё время спорили, дрались даже. Да и сейчас… Мальчишки, целый класс одних мальчишек – может, поэтому и запомнился этот выпуск. Нет, кажется, были там и девочки, но до того неяркие (в творческом плане, конечно), что не зафиксировались в памяти. Распрощался с ребятами в июне, а в сентябре встретился почти в полном составе в аудитории училища – нечаянная радость.

Шурик Южаков – небольшого роста, круглолицый, курчавый, легко краснеющий. Вечный объект для розыгрышей и подколов. Доверчивый и, кажется, необидчивый. Картины его похожи на ребусы, такие чудные и несерьёзные абстракции.

Никита Ливанов – аккуратный юноша, такое ощущение, что он и в детсаду на горшке сидел в пиджаке и при галстуке. Староста курса. Воплощение правильности и безупречности. Родись ровесником Богдана, был бы комсоргом, а ещё на десяток лет раньше – успел бы сделать карьеру по партийной линии. Впрочем, и сейчас можно, только партия у власти уже другая. А рисует, как ни странно, вовсе не в классической манере. Впрочем, не странно. Ничуть.

Настенька Корзун, единственная девочка в этой компании. Девушка Никиты. Отличница, разумеется. Техника живописи на высоте, но всё у неё как-то… безжизненно, что ли.

Синицын Арсений, Сенечка – тихий задумчивый мальчик, темноволосый, с удивительно чистым лицом и ясным взглядом. Да, тихий. Но, пожалуй, он один, когда дразнят Южакова, может твёрдо сказать: «Ребята, не надо!» Пишет городские пейзажи, реалистичные, но не без грустноватой сказочности.

Коля Ястреб – внешность под стать фамилии, есть в нём что-то от хищной птицы. У него странно притягательные и в то же время отталкивающие авангардистские полотна – обнажёнка в серо-синих тонах.

Клим Бровкин – полноватый улыбчивый паренёк, кажется неловким и малоподвижным, но на самом деле это не так. Анархист или что-то вроде того. Вполне может удрать с занятий, чтобы попасть на акцию протеста. Кажется, даже в Москве его знают. А работы его похожи на «Окна РОСТа», и ничего удивительного.

Фамилии в списке шли не по алфавиту, он двигал курсор вверх-вниз по строчкам, выискивая то, что хотел увидеть.

Да, вот и они, конечно! Этих двоих Богдан воспринимал только так – в вечной связке друг с другом. Тагир Бахрамов и Алёшка Костров. Они то вместе с Бровкиным участвуют в пикетах и митингах, то сами что-нибудь выдумывают. Пришлось ему однажды вызволять их из полицейского «обезьянника», куда ребят забрали после одной из таких общественных акций протеста. Заплатил штраф – наличкой, без всяких квитанций, по сути дал взятку. Ребята порывались вернуть долг – запретил. С первого курса (возможно, со школы даже) они жили вдвоём, снимали комнату. Ушли от родителей. Как зарабатывали на еду и жильё – для большинства преподавателей это была тайна, покрытая мраком. Расклейка объявлений, попрыгушки по улицам в костюме гамбургера, рисование портретов на местном «Арбате» – всё это не могло дать и половины необходимой для нормальной жизни суммы. А они одевались ярко и модно, недавно у них появились телефоны последней модели. И на недешёвую выпивку ребята складывались, не отрываясь от компании. А там ведь были детки обеспеченных родителей. В основном. Кроме Арсения и Коли – первого растила мама-одиночка, у второго «предки» работали на заводе, где подолгу задерживали зарплату. В общем, был у этой парочки некий незаконный, а потому – секретный источник дохода.

Честно говоря, Богдан завидовал смелости, с какой Тагир и Алёшка не скрывали своих отношений. Они ведь этим бравировали даже – эпатаж такой, всё напоказ. Многие преподаватели подобных вольностей не одобряли. Особенно предподавательницы, те, которые в возрасте, ещё советской закалки. Но, ничего не поделаешь, принимали как данность. Двадцать первый век на дворе, нечего держаться за патриархальные устои, к тому же творческие люди во все времена отличались чудачествами и свободой нравов, что спрашивать с молодёжи, когда и из более старшего поколения кое-кто не без греха. И косо поглядывали на яркого представителя того самого «греха» в безгрешном в целом преподавательском коллективе – известного искусствоведа Богдана Валерьевича Репина. Поглядывали, однако помалкивали. Директор считал кандидата наук (у которого и докторская диссертация была на подходе), имеющего публикации в зарубежных изданиях и носящего святую для каждого отечественного живописца фамилию, ценным приобретением для провинциального учебного заведения. А чем он там занимается дома под одеялом – его личное дело. Лишь бы к студентам не лез. Особенно к несовершеннолетним.

Он и не лез. Однако в последнее время всё чаще ловил себя на том, что с интересом посматривает в сторону Тагира и Алёшки. Нравились оба. Смуглый, высокий, тоненький и гибкий Тагир – с чуть раскосыми карими глазами, носом с небольшой горбинкой и тонкими губами. В его тёмных волосах сверкают рыжиной несколько обесцвеченных прядок, как полоски. Не за это ли его приятели прозвали Тигрой? Или кличка появилась раньше, ещё в художке, и была образована от имени? Не помнил. Неважно. Алёшка – тоже высокий, но черты лица у него совсем детские, особенно когда улыбается. Иногда он корчит такую умильную физиономию, что делается похожим на пятиклассника (и, возможно, тогда у тётушек-преподавательниц возникает желание накормить его мороженым и отругать за двойки), а иногда словно превращается в девочку-подростка, очаровательную в своей неловкости и угловатости. Он говорит громко и резко, но может внезапно перейти на манящий полушёпот. Мило картавит, заменяя обычный звук «р» чем-то невообразимо гортанным. У него, у Алёшки, длинные ресницы и светло-серые широко распахнутые глаза. А ещё – светлые волосы, которые он то собирает махрушкой в хвост на затылке, то распускает по плечам, пухлые губы, крепкие белые зубы, чуть оттопыренные уши (правое проколото, в нём – серьга, серебряное колечко), длинные музыкальные пальцы и узкие, но, похоже, сильные ладони (на правой – тонкий шрам, будто вторая линия жизни). Он резок и порывист в движениях, но при этом у него изумительная осанка (говорят, в детстве занимался бальными танцами), возможно, чуть широковатые для такой изящной фигуры плечи, обтянутые узкими джинсами красивые ноги; у него татуировка – дракончик на пояснице – и небольшой аккуратный зад. Но это ничего не значит. И то, что иногда, поймав своего преподавателя за пристальным разглядыванием, Алёшка выжидающе смотрит ему в глаза и нахально проводит по чуть разжатым губам кончиком языка – тоже, в сущности, ничего не значит. Это юное прекрасное существо не для тебя, старый развратник, а для другого такого же юного и прекрасного существа – например, для Тагира. И тебе, уважаемый Богдан Валерьевич, тут ничего не светит. Потому что тебе, дряхлой развалине, уже сорок шесть лет, а этой несказанной прелести, чёрт побери, семнадцать. Семнадцать! Так что нечего и думать, нечего облизываться, как кот на сметану.