Приключения в Красном море. Книга 2 (Человек, который вышел из моря. Контрабандный рейс), стр. 66

Но не следует забывать, что на море нельзя ничего предвидеть заранее. Как только мы легли на левый берег, ветер переместился на север. Мы с трудом удерживаем теперь северо-восточное направление, и нас все больше относит течением на восток, в сторону Джибути. Какая досада! Нужно повернуться к ветру другим бортом, но это не помогает. Ветер крепчает и превращается на рассвете в ураган. Море покрывается короткими злыми волнами, и с северо-запада наступают огромные валы. Судно качает, и волны смывают с палубы все, что мы не успели закрепить. Море уносит печь, оставшуюся на баке, вместе со свежеиспеченным хлебом. Теперь нам снова придется долго питаться финиками и зерном, размоченным в воде. Но самое худшее произошло внутри судна: лопнула двухсотлитровая бочка, обручи которой разъела ржавчина, и вся вода вытекла наружу. Теперь на борту остается лишь двадцать пять литров. Медлить больше нельзя: надо как можно скорее добраться до маленького египетского порта Кусейра, расположенного рядом с Братьями.

Братья — это два плоских мадрепоровых островка в открытом море, на одном из которых установлен маяк. Я решил было попросить воды у его смотрителя, но в такую погоду нечего и думать о приближении к скале, о которую с ревом разбиваются пенящиеся волны. Если бы море было спокойно, можно было бы попробовать подойти к какому-нибудь пароходу, но сейчас это тоже немыслимо.

Итак, придется заходить в Кусейр. Это египетский порт… значит, там есть таможня, которая должна произвести досмотр моего судна. Подобная перспектива внушает мне такую тревогу, что я собираюсь отказаться от своей рискованной затеи. Может быть, лучше повернуть назад и поискать воды где-нибудь на аравийском побережье? Однако, вспомнив, какой дорогой ценой мне досталась победа над ветром, я все же иду на риск, убеждая себя в необходимости этой дерзкой выходки. Если я выиграю поединок с таможней Кусейра, у меня в руках появится козырь, который убережет меня от опасности в случае нежелательных встреч в проклятом Суэцком канале, протянувшемся на сто восемьдесят миль. Кроме того, если по прибытии в Суэц на моем патенте не окажется ни одной транзитной визы от самого Джибути, это покажется крайне подозрительным для небольшого парусника водоизмещением в двенадцать тонн. Конечно, сегодня такое было бы в порядке вещей, с тех пор как Ален Жербо ввел моду на одиночные путешествия под парусом. Но в то время, когда еще никто не читал «В одиночку через Атлантический океан» и другие подобные путевые заметки, я рисковал привлечь к себе нежелательное внимание.

Сначала я хотел пристать к берегу в каком-нибудь пустынном уголке и спрятать там мой груз до встречи с местной таможней, но в этих местах берег совершенно гол, и, если меня заметят, чье-нибудь любопытство может меня погубить.

Придется снова идти навстречу опасности и, не раздумывая, ставить все на карту.

Отогнав от себя сомнения, я решительно вхожу в порт, крошечный порт, в котором умещаются лишь несколько каботажных судов. Деревня или, если угодно, город — не что иное, как скопище полуразвалившихся лачуг. На пристани выделяется большое желтое здание с широким входом. Рядом с ним — будка часового да два старых чугунных, повернутых в сторону моря орудия на посыпанной гравием чистой площади, обнесенной тумбами с цепями. На этом классическом фоне проходит деловая жизнь порта.

При виде этих достопримечательностей, на которых словно начертано: «Оставь надежду всяк, сюда входящий», у меня, как всегда, возникает желание немедленно удрать обратно в море. Бог знает, какая разновидность канцелярских крыс прячется от солнца за этими желтыми стенами!

Два больших корабля с приспущенными парусами дремлют у причала. Прибытие моего судна, оснастка которого отличается от местной, под редким или вообще невиданным здесь французским флагом приводит городок в возбуждение. Набережная вмиг заполняется эфенди в фесках, с выправкой полицейских. Они суетятся, расхаживают по причалу и наконец садятся в шлюпку, направляясь к нам.

Это санитарная служба. Молодой врач-египтянин усаживается на корме и с важным видом обращается ко мне по-английски — единственном языке, подобающем, по его мнению, благовоспитанному чиновнику. Я спрашиваю его с кроткой извиняющейся улыбкой, говорит ли он по-французски или арабски. Он смотрит на меня изумленно, а затем тоже расплывается в улыбке и теряет всю свою строгость, видимо, несовместимую с упомянутыми мной вульгарными языками. Да, он немного говорит по-французски.

Двое мужчин, поднявшихся на борт, тщательно обрызгивают палубу жидкостью с неприятным запахом фенола. Эта странная процедура проделывается со всеми судами перед входом в канал и обходится им весьма дорого. Но я готов снести все — вонь фенола, пошлину, которую меня заставят заплатить, и все другие происки санитарной службы. Я готов принять все это с благодарной улыбкой, лишь бы не трогали мои ящики. На прощание врач любезно сообщает мне как о приятном сюрпризе, что сейчас прибудут таможня с полицией. Черт побери, я не представлял, что этот порт до такой степени кишит бюрократами! Жаль, что я так поздно заметил желтое здание, иначе я дал бы задний ход.

Предвидя осложнения, я оставил длинный реёк с прикрученным к нему парусом наверху мачты. Я решил отчалить внезапно, если таможня будет вести себя чересчур бесцеремонно. Не беда, если я прихвачу с собой какого-нибудь чиновника! Я высажу его на берег где-нибудь неподалеку. Подобному маневру обеспечен успех, ибо эти чинуши привыкли, что моряки покорно сносят все их издевательства и не оказывают сопротивления. Однако в таком случае моя операция провалится, ведь мне нельзя будет больше совать нос в Египет.

Приняв это решение, я жду таможню и полицию с нетерпением приговоренного к казни.

Наконец к моему паруснику подплывает большая шлюпка под зеленым флагом, на которой выделяется белая надпись «Customs» (таможня). Шлюпка полна местных таможенников, а на ее корме восседает лощеный офицер в парадной форме.

Подойдя к судну, он обращается ко мне по-французски: видимо, врач уже предупредил его. Он превосходно говорит по-французски и в отличие от доктора не строит из себя англичанина.

Я помогаю ему взойти на борт.

— Вы везете с собой товар?

— Нет, я иду налегке, у меня только запасы продовольствия.

Предвидя следующий вопрос: в таком случае, какого черта вам здесь надо? — добавляю, что прибыл сюда на поиски жемчуга. Это звучит несколько странно, навевая воспоминание о сказках «Тысячи и одной ночи», тем более, что моя команда состоит из чужеземцев. Но я надеюсь, что подобное нетипичное объяснение усыпит бдительность таможенника.

Однако местные солдаты, поднявшиеся вслед за ним на борт, не поддаются на мою уловку и принимаются обшаривать судно, точно фокстерьеры, почуявшие крыс. Они открывают дорожные сундуки матросов, заглядывают в пустые бочки, разворачивают запасные паруса.

— Если хотите, я прикажу поднять на палубу все, что лежит в трюме, — предлагаю я с любезным видом. Это облегчит вашим людям задачу.

— Нет, нет, не стоит, — отвечает офицер, поверивший моим рассказам о жемчуге. — Откройте только эти ящики. Что там внутри?

— Сухари, как видите, — отвечаю я. — А вот ящик, открытый сегодня утром.

И я указываю ему на ящик, посланный мне провидением.

— Но, если хотите, можно открыть и другие. Нет ничего проще… Я везу также, — поспешно добавляю я, — довольно значительную партию жемчуга. Нужно ли заносить это в декларацию?

— Ах, у вас есть жемчуг?

— Да, я сейчас вам покажу. Но, может быть, лучше подождать окончания досмотра… я предпочел бы остаться с вами… наедине…

Офицер понимает мой намек с полуслова.

— Да-да, вы правы. Впрочем, мы уже закончили. Незачем открывать ваши ящики, раз этот уже открыт. Давайте посмотрим жемчуг.

Он отсылает солдат, и, когда мы остаемся вдвоем, я показываю ему небольшую партию жемчуга, который, к счастью, прихватил с собой. Таможенник никогда не видел столько жемчуга сразу, лежащего вперемешку в красной тряпице, и глаза его загораются.