В ловушке (СИ), стр. 27

Поджав губы, Дин отвернулся. Уже на выходе из кухни, он устало оперся рукой о дверной косяк и, не оборачиваясь, тихо произнес:

— Я позвоню тебе. Мне нужно будет приехать и забрать оставшиеся вещи. Через четыре дня я улетаю…

Слез не было. Ничего не было.

Эйдан сидел, уставившись на электронное табло кухонных часов, держа в тонких пальцах смятую пачку сигарет. Минуты медленно сменяли одна другую. Пять, десять, двадцать минут. А он все сидел, прокручивая в голове последние слова, сказанные Дином. «Через четыре дня я улетаю». Тихо и спокойно, как всегда. Он вообще все делал тихо, невозмутимо и спокойно — так он вошел в его жизнь и так же вышел из нее. Тихо и спокойно, без истерик. Так, как будто и не было ничего в коротком отрезке, соединяющем эти две ключевые точки. Вошел и вышел, как случайный попутчик, присевший на соседнее сидение автобуса и доехавший до нужной остановки. Автобуса, под названием — жизнь…

Яркая светящаяся цифра сменилась следующей и Эйдан встал. Словно во сне он подошел к шкафчику и открыл дверцу. С минуту он задумчиво смотрел на едва початую бутылку виски, купленную по случаю его обложки, потом протянул руку и достал ее.

Дин бушевал. Сейчас, в одиночестве, он позволил себе устроить истерику, выплескивая злость и обиду на все, что попадалось под руку. Студия была разгромлена.

Он опустился на пол, заваленный разбросанными обрывками фотографий, и замер, прижав ладони к глазам.

Сколько он так просидел — он не знал. В нем не осталось никаких чувств. Внутри была пустота.

С тихим вздохом он выпрямил ноги и рассеянно огляделся. Его взгляд упал на единственную уцелевшую фотографию. Это был большой портрет, сделанный им в Ирландии. Глаза, смотрящие с портрета — сияющие ореховые глаза — невыносимо слепили. Создавалось впечатление, что стоит зажмуриться, и этот сияющий взгляд оставит на сетчатке отпечаток, словно солнечный блик. Дин зажмурился. И чуть не закричал.

— Твою мать, Эйд… чертов тупой ирландец…

Он потянулся к фотографии, намереваясь разорвать ее в клочья.

— О, господи! Дино! Что здесь произошло? — замерший в дверях студии Чемберз, выронив из рук большой пакет, с ужасом взирал на разгром, учиненный фотографом. — Твои работы, Дино… Кто это сделал?..

— Я сам, — спокойно ответил Дин. — Чем обязан твоему визиту?

— Я… я принес кое-что из реквизита Ричи… ты же сам просил. Дино, я не понимаю… что произошло?

Новозеландец взял портрет Эйдана и поднялся на ноги.

— А произошло… — он начал медленно разрывать фотографию, — произошло то, что ты и предсказывал, Ники…

Чемберз с недоумением наблюдал, как замечательный портрет превращается в жалкие обрывки. Уничтожив его, Дин подбросил остатки вверх и грустно рассмеялся.

— То, что ты и предсказывал… — повторил он и, пошатываясь, словно пьяный, подошел к агенту. — У тебя, случайно, за пазухой не припрятана бутылка старого доброго «Chivas»*?

Ник покачал головой и Дин тяжело вздохнул.

— Как жаль. Самое время напиться.

О’Горман бесцельно прошелся по студии, шурша обрывками фотографий. Остановившись у стола, он взял уцелевший в разгроме фотоаппарат и с размаху швырнул его в стену. Чемберз подпрыгнул.

— Дино!

Фотограф повернулся к нему и, усмехнувшись, низко поклонился.

— Признаю, ты был прав. Мое сердце разбито, а душа истоптана. Все кончено, дружище…

Ник поправил очки, съехавшие от испуга на кончик носа.

— Может, объяснишь?

О’Горман пожал плечами. Что ж, Чемберз был их общим другом и имел право узнать, что случилось.

Дин уселся на пол и жестом пригласил Чемберза последовать его примеру…

Во время рассказа лицо Ника все больше вытягивалось, приобретая нездоровый сероватый оттенок, жутко контрастирующий с его ярко-рыжими патлами.

— Господи, — прошептал он, когда фотограф закончил свое невеселое повествование, — Твою ж мать… Эйд, твою ж мать…

— Как-то так, — согласно кивнул Дин и, повертев в руках разбитый фотоаппарат, отбросил его в сторону, — Хрен с ним…

— С кем?

— С обоими, — прошептал О’Горман.

— Ты решил расстаться с Тернером?

— А как ты думаешь, Ники?

Чемберз закусил губу и сдвинул брови.

— Хм… — немного помолчав, он осторожно спросил: — Скажи, Дино, кому из них двоих ты поверил?

Дин удивленно посмотрел на него.

— Тернеру, конечно. Доусон вообще никакого доверия не внушает, как и его бред по поводу того, что они с Эйдом… — он дернул подбородком и замолчал.

— Замечательно, — Ник многозначительно поднял палец, — Это я и надеялся услышать. А теперь, я тебе кое-что скажу. Только будь добр, не перебивай меня.

— Только не вздумай его оправдывать. Этому нет оправдания, Ники!

Пропустив мимо ушей слова фотографа, Чемберз снял очки и достал из кармана платочек. Тщательно и не спеша протер линзы, посмотрел на свет и, убедившись, что на них не осталось ни пылинки, водрузил очки на место.

— Так вот, мой дорогой друг. Не обижайся, но ты — безмозглый мудак.

Глаза Дина полезли на лоб, и он открыл рот, чтобы ответить, но агент поднял руку, предупреждая поток возмущенной брани.

— Так и есть. Но я могу это списать на то, что ты мало знаешь Тернера. Можно сказать — совсем не знаешь. Так вот, Эйд — самый большой эгоист, которого я когда-либо встречал. Эгоист, который всегда жил только для себя, считая, что ему все вокруг что-то должны. В сущности, он — большой капризный ребенок. Глупый великовозрастный мальчишка, ни для кого ничем не жертвующий. Он никогда не отдавал, он умел только брать. Встретившись с тобой, он изменился, Дино, — фотограф фыркнул и Ник грустно покачал головой, — Да, Дино. Изменился. Не поумнел, но научился жертвовать.

— Ники, что ты несешь…

Чемберз пристально посмотрел ему в глаза.

— Ты считаешь, что он тебя предал?

— А как еще это можно назвать?!

— Ты считаешь, изнасилование — это предательство?

— Боже, Ник! Какое изнасилование?! Он сам, сознательно, пошел на это!

— Да! Но это вовсе не значит, что ему этого хотелось! Его принудили, при помощи шантажа, а я это приравниваю к изнасилованию! Пусть мои слова прозвучат странно, но, я думаю, он согласился, потому что ты для него очень дорог. Он пытался уберечь тебя от новой боли. Он испугался. Дурак — я не спорю. Повелся, как… даже не знаю, как его назвать. Но он не предавал тебя, Дино! Только представь, через что ему пришлось пройти. Через какую боль и унижение! Слава богу, что Эйд все-таки решился и отказал, послав подальше урода. Неизвестно, какой трагедией это все могло бы закончиться, продолжи он мириться с положением покорной игрушки. Ну, а в итоге, Доусон, оскорбленный отказом, ему отомстил, столкнув вас лбами. Я уверен, что он рассчитывал именно на то, что ты в порыве эмоций оставишь Эйда. Так не ведись на его провокацию, Дино! Будь умнее Тернера. Подумай, не делай поспешных выводов.

— Какие? Какие выводы я еще могу сделать? — зашипел Дин, — У него была возможность мне все рассказать, но он промолчал! Он — трус и лжец! Он обманывал меня! Он меня предал! Он ничуть не лучше…

Звонкая пощечина заставила его замолкнуть. Чемберз схватил его за шкирку и, притянув к себе, закричал:

— Прекрати жить прошлым! Прекрати проецировать все, что с тобой когда-то произошло на настоящее! — он легко тряхнул фотографа, — Да, твоя… бывшая изменяла тебе. Она сделала тебе очень больно, и не раз. Но она это делала по своей прихоти, ради собственного удовольствия, а Эйд — это совсем другое! Он любит тебя! По-настоящему! Ради того, чтобы не потерять тебя, он втоптал себя в грязь! А молчал, потому что… блять, да это ведь ужасно! Вот скажи мне: ты бы смог признаться в том, что тебя — здорового, тридцатилетнего мужика, — развели и поимели, словно мальчика из церковного хора? Я бы не смог. И я уверен, что он пронес бы свою страшную тайну через всю жизнь, старательно оберегая тебя от нее. Потому что Эйд любит тебя! Пойми это, Дино!