Мы (ЛП), стр. 35

– Много абонементов вернули?

– Не настолько, чтобы переживать. Через неделю об этом никто и не вспомнит. Мы пытаемся выкупать все, что поступает в продажу – я повесил бесплатный номер на сайт. Но звонят мало. Билеты слишком быстро отправляются на крейглист. (сайт электронных объявлений – прим. пер.)

Ха. Я не знаю, верить ему или нет.

– Окей.

– Это все?

– Да.

– Я тебе сообщу, понадобится ли твое присутствие на послематчевой пресс-конференции. Посмотрим, как пройдет игра.

Звучит немного зловеще, но я решаю не спрашивать, почему.

Фрэнк, обойдя меня, открывает дверь в раздевалку. Я захожу следом за ним, и команда на разный лад здоровается со мной.

– Как Джейми? – спрашивает кто-то.

– Нормально, – отвечаю я во второй раз за последние пять минут. – Его сестра приехала, чтобы пару дней с ним посидеть.

– Ну и хорошо.

– Угу, – соглашаюсь я с чувством вины. О Джейми должен был заботиться я. Но вместо этого я стою в чужой раздевалке и пытаюсь найти, где мое место.

– Сюда, – зовет меня Хьюитт. Он показывает на скамью, и я вижу над ней свое джерси.

– Спасибо. – Я начинаю снимать одежду. До выхода на каток остались считанные минуты.

– Сегодня будем отрабатывать игру в меньшинстве, – говорит он, садясь рядом со мной, – уже в коньках и готовый идти.

– Окей, – отвечаю я, слушая нашего командного тафгая в пол-уха. – А почему? (тафгай – игрок хоккейной команды, основной задачей которого является препятствование развитию успеха соперников силовыми приемами, «выключение» из игры наиболее опасных форвардов команды-соперника и защита самых ценных игроков своей команды – прим. пер.)

– Кто-нибудь точно сядет, если на тебя начнут наезжать.

У меня падает сердце – аж до самого чертова пола.

– Почему ты решил, что на меня начнут наезжать? – Но это же очевидно. Готов поспорить, сегодня судьям придется непросто. Их вряд ли учили, как управляться с командами, желающими размазать гомосексуального игрока.

– Может и не начнут, – быстро говорит Хьюитт. – Просто мы должны быть готовы. Друг, я планирую отсидеть на скамейке столько минут, сколько потребуется. Мы не дадим этим козлам спуска.

Черт! Именно этого я и надеялся избежать. Если бы я совершил каминг-аут летом, то до начала следующего сезона эта новость успела бы устареть, и моим товарищам не пришлось бы менять стиль игры, чтобы меня защитить.

– Слушай, – тихо говорю я. – Я ценю это. Правда, ценю. Но не набрасывайся на первого же парня, который назовет меня педиком. Нет смысла превращать игру в свалку, если мы можем этого избежать. Держи себя поначалу в руках. Давай просто посмотрим, что будет.

Хьюитт медленно кивает. Потом хлопает меня по спине и встает.

– Окей, новичок. Буду сдерживать своего Халка. Какое-то время.

***

Всю тренировку я не жалею себя. Но когда нас отправляют в отель отдыхать, заснуть не выходит. Я звоню Джейми. Не отвечает. Наверное, спит.

Это же хорошо, верно?

Но я все равно беспокоюсь. Вообще, я нечасто бываю так взвинчен перед игрой.

После нескольких тревожных часов я снова переношусь в центр суеты на катке. Мы команда гостей, так что во время объявления состава получаем от болельщиков свою порцию шума. Обычно я пропускаю это дерьмо мимо ушей, но сегодня отгородиться от него не могу. Мне кажется, или неодобрительный гул стал громче обычного? Не пожалеет ли клуб, что нанял меня?

Игра начинается, в целом, нормально, но мои товарищи по команде заметно напряжены, и я знаю, что это из-за меня. Когда моя пятерка выходит на вбрасывание, я оказываюсь плечом к плечу с парнем по фамилии Чукас.

– Значит, ты педик, да? – говорит он. – Если я прижму тебя к бортику, у тебя случится стояк?

– Только если сначала ты меня поцелуешь, – парирую я, не отводя глаз от шайбы, и борьба начинается. Играя в хоккей, я отметаю от себя все сомнения. Иначе нельзя. Тут требуется предельная концентрация. За это я и люблю хоккей. Такой кайф отбросить на пару часов свою жизнь и видеть только фигуры в движении на ослепительно-белой простыне льда.

К концу первого периода становится ясно, что сегодняшняя встреча не грубее и не дружелюбнее предыдущих. Все идет, как всегда – энергично и бурно, – и в третьем периоде мои парни перестают зажиматься.

Что, впрочем, происходит несколько поздно – дело заканчивается всего лишь ничьей, хотя мы могли сыграть много лучше. Но я в кои-то веки считаю ничью за победу. Завтра в газетах не будет язвительных заголовков на тему моей игры.

Неделю назад я сделал хет-трик. А сегодня я радуюсь, что моей фамилии не назовут в новостях. Считайте, что мои стандарты понизились.

Я ухожу в раздевалку, обливаясь потом и с ощущением облегчения от того, что НХЛ благополучно пережила игру с первым открытым «голубым» игроком. Отбрасываю щитки и сразу, не заходя в душ, достаю телефон. Уже почти десять, и я хочу позвонить Джейми, пока он еще не заснул. Я набираю номер, надеясь, что не разбужу его. Он немедленно отвечает.

– У нас есть собаки?

– Что, бэби? Я не расслышал.

– Собаки. Чивейлеры. Разве они у нас есть?

По моей вспотевшей спине ползет холодок.

– Нет… собак у нас нет. – Он что, разыгрывает меня?

– Я хочу щенка, – говорит Джейми. В его голосе хрип. – Всегда хотел. С самого детства. Но родители сказали, что у них уже есть шесть детей, и новых зверей им в доме не надо.

Мой мозг не успевает за ним поспевать.

– Бэби, у тебя температура?

– Не знаю… Но здесь очень жарко.

– Где ты? – А то я в десяти секундах от того, чтобы набрать 911.

– В кровати. А ты где? Почему ты не здесь?

По всей моей коже распространяется холод.

– Бэби, я в Нэшвилле, – говорю осторожно. – Улетел на игру. А где Джесс? Она должна быть с тобой.

– Ну… – говорит он со вздохом. – Не знаю. Не вижу ее.

Тут он начинает кашлять – ужасным, захлебывающимся, мокрым кашлем, – а я стою с телефоном, прижатым к вспотевшей щеке, и слушаю, как он не может вздохнуть. Еще никогда в жизни я не чувствовал себя настолько беспомощным.

– Джейми, – говорю я, наконец, когда его отпускает. – Скажи, ты…

Он снова заходится кашлем.

Я замечаю, что мое внимание пытается привлечь Фрэнк Донован. Он показывает на часы, потом на душевую. Очевидно, хочет, чтобы я пошел на его идиотскую пресс-конференцию.

Я отмахиваюсь от него или, по крайней мере, пытаюсь. Тогда он становится передо мной, но я все равно его игнорирую.

– Джейми, – умоляюще говорю я, когда он снова перестает кашлять. – Я люблю тебя, но сейчас мне надо повесить трубку и позвонить Джесс. Она слышала твой кашель?

– Не знаю, – бормочет он. – Хочу спать…

– Окей. – Я лихорадочно соображаю. Что же мне делать? – Если сможешь – поспи. Но если твоя сестра скажет, что тебе надо в больницу, ты согласишься поехать, окей?

– Не, – шепчет он. – Пока. – И линия затихает.

– Блядь! – ору я.

– Что случилось? – спрашивает Фрэнк.

Я слишком испуган, чтобы ответить. Я набираю Джесс и слушаю длинные гудки. Когда в итоге включается голосовая почта, я отключаюсь и пробую дозвониться до нее еще раз. Ничего.

– Эриксон? – зову я.

– Да? – Он вытирается у своего шкафчика.

– Окажи мне услугу, позвони со своего мобильника Блейку. Это срочно. Надо, чтобы он спустился ко мне.

Эриксон, не задавая вопросов, сует руку в карман пиджака и достает телефон.

Я опять набираю Джесс. Где ее носит? На четвертой попытке она отвечает.

– Вес?

– Где ты? – рявкаю я.

– У тебя дома! – У нее какой-то запыхавшийся голос.

– Серьезно? А то я сейчас разговаривал с Джейми, и он бредит. Думает, что у нас завелся какой-то чивейлер, а его кашель похож на предсмертный хрип. – Меня пробирает дрожь. – Где Блейк?

– Э… Блейк? Я не знаю.

Но внезапно на фоне начинает играть «Who Let The Dogs Out» – рингтон Блейка.