Зверь Лютый. Книга 21. Понаехальцы (СИ), стр. 31

Придумали и сделали «шпарутку» — применяется для расправления ткани, даёт ей у товарного навоя постоянную ширину: уточная нить, образовывая у края ткани кромку, стягивает ткань поперек не всегда равномерно. Поэтому ткань следует (особенно если она широка) растягивать за кромки поперек.

В их варианте — две дощечки складываются посредине на петле, по концам маленькие вертикальные штифтики. Оные вкладывают в края ткани и выпрямляют шпарутку во всю ее ширину. По мере выработки ткани, шпарутку переставляют, держа ее все же поближе к товарному навою.

Разобрались с вариантами удара бердом. Удар при открытом зеве даёт ткань гладкую. Так мои «пауки» работают. Удар же при закрытом зеве даёт ткань толстую, пушистую. Так ткут на Руси верхнюю одежду типа панёвы.

А вот с челноком-самолётом и склизом пришлось самому повозиться.

Рушничок или кушак можно нормально соткать, перекидывая челнок из руки в руку. Широкую ткань — тяжелее, ткачиха почти ложится грудью на станок, на ту самую «грудницу» — не хватает длины рук. К 18 веку в Англии пойдут широкие станы на двух ткачей: стоят мужики с разных сторон станка и кидаются друг в друга челноком сквозь зев. Гандболисты, извините за выражение.

Чем пинг-понг хуже гандбола?

Сначала сделали склиз. Верхняя поверхность нижнего бруса батана скашивается — чтобы при открытом зеве опущенные нити основы лежали на нём, образовывая дорогу для прогонки челнока.

Сажаем челнок на ролики и катаем туда-сюда по этой доске. По бокам стана делаем челночные коробки с погонялками-ракетками. С одной стороны ракеткой стукнул, челнок на другую сторону по склизу покатился. Пинг — прошёл. Батан передернул, с другой стороны стукнул, челнок — обратно.

Фокус в том, что ракетку-погонялку можно не в руке держать — можно к ней шнурочек привязать. И отойдя подальше — за шнурочек дёрнуть. Длина рук ткачихи перестаёт быть главным ограничителем ширины полотна.

Тут есть тонкость: для наших льняных и конопляных тканей такая штука годится, для шерстяных — нет, обрывность, знаете ли, велика.

Джону Кею, который запатентовал такое устройство в 1733 году, несколько раз пытались оторвать голову, разорили, сожги дом, заставили бежать во Францию. Он — изобретатель и коммерсант, я — Воевода. Я сам кому хочешь голову оторву. А производительность труда с этой штукой поднимается вдвое-вчетверо.

«Простой крестьянский станок, на котором издавна ткали, очень неудобен. Работа на нем тиха, устаточна и неспора.

Тихо и трудно ткать на нем от того, что челнок нужно каждый раз брать в руки, чтобы бросить в зев, потом отводить его в сторону и вытягивать из челнока нитку такой длины, чтобы ее хватило на ширину основы; прибивать бердом уток приходится по два раза и еще выправлять кромку, чтобы она не выходила петлями. Все это отнимает много времени, а руки от размахивания устают.

Между тем на этом же простом станке, с теми же нитченками и бердом, можно ткать втрое и даже четверо скорее и не уставая, „играючи“… Для этого нужно только переменить набилки, сделать их такими, как у станка-самолета.

…челнок от легкого движения правой руки легко катится на колесах; вынимать и вкладывать каждый раз его не нужно, как простой челнок; прибивать уток приходится одной левой рукой по одному разу, иначе холст выходит уж очень плотен. Выправлять кромку тоже не нужно, потому, что челнок утягивает нитку и гладкая кромка выходит сама собой».

Цитата — из земской брошюры конца 19 века. Горизонтальный станок на Руси — тысячу лет. В каждой избе. Десятки миллионов человек работу челноком видели, сами туда-сюда кидали. Важную часть дохода получали, спины рвали, глаза портили… И? — И ничего.

«И они еще борются за звание дома высокой культуры и быта!».

В смысле — называют себя «человек разумный»…

Теперь бы надо было сделать следующий шаг: убрать от станка человека. Механически засинхронизировать движения всех элементов, «выбрать» задержки, поднять скорость, подцепить двигатель, перейти к бесчелночным станкам…

Азарт изобретательства, радость очередного решения инженерной задачи проходили, и я снова представлял себе вопрос Николая:

– Куда я всё это дену?

В триаде «сырьё-переработка-сбыт» я вытягивал среднее звено. Получаю от этого кайф. А остальные?

У нас нет достаточно сырья для эффективного использования таких установок.

Это решаемо: весной остригут овец, мои крестьяне и соседи что-то продадут. Будет куча… негораздов, но раз мы собрались шерсть покупать — продадут. Осенью прикупим льна и конопли. Не мгновенно, не «по щелчку», но мы получим необходимое количество сырья, чтобы загрузить мой… прототип ткацкой фабрики. К следующей зиме можно сделать что-то пристойное, на пару десятков станков, с полным комплектом вспомогательного функционала.

Тянуть нельзя — мои поселенцы могут сами построить себе в каждом доме ткацкие станы, «как с дедов-прадедов», засадят за них своих жён. И будут бабы, как и везде, убиваться, изготавливая барахло. Виноват — продукцию народных промыслов. Которая значительно уже, хуже и дороже моей продукции индустриального производства. «Дороже» — в человеко-часах женского труда. Который здесь никто не считает.

– Не ленися! Трудися! Тки!

А не, к примеру, детишек воспитывай или, там, вышивай болгарским крестом.

«…для того, чтобы в одиночку соткать за шесть месяцев три холста по 50 м длиной, нужно проводить за ткацким станком по двенадцать-пятнадцать часов в день».

Понятно, шесть месяцев по 12–15 часов в день — никто крестьянке работать не даст. Есть дом, семья. Корову — доить, полы — мести, кашу варить, пестом — колотить… Хорошая мастерица ткёт в год 30 метров, мой стан даёт 30 см/час. Вдвое плотнее и по утку и по основе, вдвое-вчетверо шире. Целые сутки, круглый год. Посчитайте скачок производительности труда. И — прослезитесь.

Вытянув первое и второе звено триады, я ничего не могу сделать с третьим — со сбытом.

Мои новосёлы получают полотно сразу — не ходить же им голыми! Прежнее-то я забираю для проварки-прожарки. У поселенцев ткани входят в состав товарного кредита. Дальше необходимое они могут прикупить по твёрдым ценам, дёшево и хорошего качества. Запретить им заниматься маразмом домашнего ткачества я не могу, но, надеюсь, что, не имея нужды, они и сами не захотят.

А вот выйти на текстильный рынок «Святой Руси»…

Ткацкие станы стоят в каждом крестьянском доме, 95 % населения. «Натуральное хозяйство». В городах — свои мощные центры. Сбить цену… Даже если я буду отдавать полотно купцам здесь на Стрелке даром — пока довезут — золотым станет.

«Экспорт капитала»? — Поставить десяток таких фабричек по «Святой Руси»? — Отберут. Либо сами установки, либо налогами. Власть понимает одно — «отъём прибавочного продукта». Всего.

– Без этого с голоду не помрёшь? — Отдай.

Этого «прибавочного продукта» на Руси мало. Поэтому обдирают как липку. Крестьянин «любуется» как его жена бьётся грудью об «грудницу» не от садо-мазо, а от чёткого понимания: если он хоть что купит, власть поймёт, что у него есть «деньги». Не обязательно серебро — любой ликвидный ресурс. И отберёт.

Платёжеспособный спрос — вблизи нуля. На кой чёрт хоть что для Руси делать, если заплатить никто не может? — Только вятшие. А их мало, сидят они… реденько.

Сочетание нищеты, малой плотности населения, дурного климата, «грабиловки властей», транспортных расходов, консерватизма общества…

Я снова начинал чувствовать «асфальт на темечке».

Понятно, что тут, на Стрелке, у меня было совсем не та позиция, что была в Пердуновке, и уж тем более, в самом начале в Киеве. Но останавливаться, превращаться в пусть и продвинутого, с хрустальными привесками по всему костюму, «золочёного крысюка на куче дерьма»…

Сначала меня раздражали бытовые мелочи: темнота в помещении, тараканы в супе… Потом общественный маразм в форме сословий, рабовладения, церковных и народных суеверий… Теперь раз за разом бил по глазам, рукам, мозгам идиотизм экономического базиса.