Немецкий Орден (Двенадцать глав из его истории), стр. 24

Впрочем, в Ливонии и в Пруссии нанесение противнику материального ущерба не столь важно, как истребление мужского населения, — цель, которая, как правило, отсутствовала в войне между христианами; ведь за мертвого противника не получишь выкуп. А здесь в обычный тип войны в средние века привносятся и элементы войны с язычниками. В данном случае мужчин уничтожают потому, что они — язычники, а значит — враги христианской веры. Те, кто оправдывал эти войны и настаивал на уничтожении противника, считали, что шла война не на жизнь, а на смерть между христианством и язычеством. Решался вопрос жизни или смерти христианской религии.

Для тех, кто знаком с событиями того времени, такое утверждение абсурдно. Мы знаем, что язычники, с которыми сражались войска христиан, и не помышляли, что сражаются с христианством вообще и уничтожают христианскую религию. Правда, они сражались с христианами и вели войны, обычно разгоравшиеся на христианско-языческом пограничье, на границе двух культур (см. с. 61–62). Те, кто намечал политические цели с христианской стороны, полагал, что эти пограничные столкновения складываются во всемирную битву между христианством и язычеством; местные культы соседних с христианами народов вырастали до размеров всемирного язычества по образу и подобию христианской религии, то есть превращались в религию, готовую обратить в свою веру всех людей, не проявляя терпимости к другим религиям. Христиане были далеки от языческих культов и не понимали, что те, кто их исповедует, и не думают покушаться на чуждую им веру, но воспринимали эти культы как всемирную религию с вселенскими притязаниями по образу и подобию христианской.

Только такое толкование языческих культов и следующего из этого вывода, что христианская религия ведет беспощадную войну с язычеством, объясняет альтернативу «Смерть или крещение», которую, если верить Генриху Латвийскому, поставил магистр Ордена меченосцев перед эстами, и оправдание этой альтернативы с призывом к миссии: «Идите, научите все народы» (Мф. 28: 19).

То, что такое толкование Евангелия от Матфея есть крайняя противоположность тому, что подразумевается в Новом Завете, так же очевидно, как и то, что призыв к крещению оставался неизменным не дольше тысячелетия с начала христианской эры. Во всяком случае, историк изменил бы своему ремеслу, если бы просто противопоставил изначальный (узкий) смысл призыва к крещению вооруженной миссии XIII века и осудил бы эту миссию, ссылаясь на призыв к крещению.

Историк должен задать вопрос: «Действительно ли события происходили так, как их описывает хронист?» Ответ должен быть чем-то средним между содержащей цитаты из Библии и Псалтыри речью магистра ордена, известной лишь в подаче хрониста, и самим событием, — принудительным крещением под угрозой смерти. Такое вполне могло произойти и в Ливонии, и в Пруссии, тогда как в других случаях принуждение было не таким жестоким или вообще отсутствовало, — вот почему во владениях Немецкого ордена жили и язычники. Впрочем, это не столько говорит о терпимости, сколько о халатности. Тому немало более поздних свидетельств, и в этом упрекают орден его критики.

Далее следует задать вопрос, бывали ли такие принудительные миссии в других местах и в другое время. Да, бывали, хотя подобных примеров немного. Самый известный — покорение и крещение саксов [41] при Карле Великом. Современники осуществлявшейся в то время миссии дали ей название «проповедь железным языком».

Такую проповедь могли подкреплять христианские нормы поздней античности или церковное право, которое, правда, предписывает, чтобы обращение в христианство было добровольным, но это касается только позитивной стороны события. Святой Августин, который особенно настаивал на добровольном крещении и служил авторитетом по данному вопросу в средние века, отмежевывал от этого позитивного акта акт негативный — упразднение языческого культа. Это, писал Августин, вменяется в обязанность христианским владыкам. И упразднение языческого культа может совершаться насильственно, посредством вооруженной миссии, так как эта война служит прологом к позитивному обращению.

Августин оправдал принудительные меры, ведущие к праведной вере, в дальнейших рассуждениях, которые порой служат оправданием насилия и в наши дни. Суть не в том, что кого-то принуждают, а в том, к чему принуждают — к добру или к злу. Папа Григорий I (590–604 гг.) развил, так сказать, эти соображения. Он писал, что на крестьянина, который не желает прийти к Богу, надо возложить такое бремя, чтобы ему пришлось побыстрее обратиться в праведную веру. Эти высказывания содержатся в «Декрете Грациана», самом известном своде законов Церкви, получившем широкую известность в XIII веке, тем более что в то время знатоки церковного права вели спор по вопросу о том, могут ли язычники иметь государственное право.

В Христбургском договоре (ср. с. 73), кажется, и речи нет о такой вооруженной миссии. Правда, в нем говорится, что принятие христианства дает социальные преимущества, но нет и намека на принудительный разрыв с язычеством.

Впрочем, далее из текста договора следует, что у пруссов не было выбора между христианством, сулящим социальные привилегии, и приверженностью к старой религии, к которой относились терпимо. Христбургский мир, скорее, обязывал пруссов забыть своих богов; советы по этому поводу настолько подробны, что могут служить ценным источником по религии пруссов. Пруссы должны были отказаться от всех компонентов своего социального порядка — полигамии, покупки жен (см. с. 61), — которые не отвечали моральным представлениям христиан.

Далее говорится, что пруссы, которые не примут крещения сами и не крестят своих детей в течение месяца, лишатся имущества и будут изгнаны из страны. Такое условие могло бы действительно служить примером косвенного принуждения к обращению, как того хотел Григорий Великий. Но на самом деле пруссов не принуждали к крещению. Они могли уйти.

Прямое принуждение, не признаваемое церковным учением, произошло тогда, когда магистр ордена, как говорилось в Хронике Генриха Латвийского, был готов заключить мир с истерзанными войной вождями эстов лишь при условии их крещения.

Спрашивается, велика ли разница между обеими ситуациями. Во всяком случае, понятие вооруженной миссии используется не для того, чтобы затушевать прикрываемое им насилие. С другой стороны, следует признать, что Христбургский договор действительно предлагал альтернативу тем, кто не хотел принимать крещения: немало пруссов ушли в языческую Литву.

Прочие пали жертвой войны ордена с язычниками. А немногие оставшиеся в живых были сильно ущемлены в своем праве на существование. Орден истребил население в пограничных областях завоеванной земли и насильственно переселил многих пруссов.

Впрочем, многие пруссы выстояли в нелегких условиях и впоследствии даже неплохо зажили под властью ордена. Наиболее обоснованные демографические данные таковы: ко времени вторжения ордена прусское население составляло 170 000, на рубеже XIV века — 90 000, а на рубеже XV века — 140 000 человек.

Имеются в виду неассимилированные пруссы, то есть пруссы, жившие в своих поселениях и на собственном праве (см. с. 101–102), которые в их большинстве продолжали поклоняться старым богам.

Христианизация замкнутых, удаленных от оживленных путей районов расселения пруссов осуществилась в период после Реформации, когда государство Немецкого ордена уже прекратило свое существование.

В начале XV века орден упрекали в том, что он мешал истинной христианизации своих прусских подданных. Эти упреки, конечно, справедливы. Но орден несправедливо обвиняли в том, что с подданных, оставшихся язычниками, он взимал более высокие подати. Нет, с прусскими крестьянами обращались так же, как и с христианами — хозяевами типичных для переселенцев дворов (см. с. 102).

Причина халатности — нехватка священников. Да, в ордене были братья священники, но их первейшей заботой были члены ордена. Разумеется, имелись и священники, служившие в городских и деревенских приходах, но миссионерством они не занимались. В XIII–XIV веках это было делом монахов, прежде всего — нищенствующих.