Начать жизнь заново (СИ), стр. 82

И снова сравнения: ну куда? Куда делся тот бесшабашный весёлый Ник, разбавляющий самую тяжелую атмосферу смешными комментариями? Где тот айфон, который они постоянно делили на двоих? Наверное, раскуроченный валяется среди всех этих вещей, а может, и вовсе похоронен вместе с памятью о ней.

— Прости, Миш… — сдавленно шепчет, не решаясь посмотреть в глаза.

Собираюсь духом и вполне нормальным, немного сорванным, но твёрдым голосом говорю:

— Не надо, не передо мной. Извиняйся перед Киром. Перед Викой. Перед Лерой, Мариной, Ваней. Они тебя подняли буквально со дна год назад. Они, — ослабевшим голосом чеканю слова и, поддавшись порыву, жестко хватаю за подбородок, заставляя посмотреть, пусть сверху вниз, но в глаза – он ведь выше, — помогали тебе, когда ты выл от одиночества, утешали, когда хотелось сдохнуть из-за твоего долбаного: «Если ты умрёшь, то и я тоже», — по-прежнему не позволял отвернуться. — А чем ты отплатил им? Этим? — кивок на шрамы, сейчас скрытые тонким свитером. — Этим? — кивок уже в сторону зала, где валяются шприц и доза. — Да ты, блять, — с губ всё-таки срывается ругательство, — жить должен как за двоих. Уже год прошел, слышишь?! Год! А ты опять за своё.

В горле пересохло, и, отпустив Никиту, я, не глядя, вернулся на кухню, продолжая курить. Мои попытки исчерпаны, как и способы достучаться.

Теперь поскорее бы они приехали, иначе я тоже начну сходить с ума от этой болезненной атмосферы обречённости, которой пропитана здесь каждая вещь.

Поскорее бы.

*Котацу (kotatsu) — это традиционный японский предмет мебели. Низкий деревянный каркас стола, накрытый японским матрасом футоном или тяжелым одеялом, на который сверху положена столешница. Под одеялом располагается источник тепла, часто встроенный в стол.

========== Т.о. 13: Только для посвящённых ==========

Стоя рядом с окном, сквозь дождь услышал знакомый рёв мотора – Викин байк.

Ник притих, лишь сел на пол возле меня и обнял руками подтянутые к груди колени, пряча голову. Поза обречённости, безысходности, отчаянья.

На мой смарт позвонили, и я принял вызов.

- Мы уже возле подъезда. Двери открыты?

- И та, и та, я не закрывал.

- Хорошо, тогда мы сейчас. Ждите.

В голове пустота и хаос одновременно. Хочется встряхнуть Никиту и прокричать: «Придурок, опомнись, это же не конец света!» Но прокричать так, чтобы он услышал, понял, чтобы до него по-настоящему дошло.

В коридоре тихо скрипнула дверь: они пришли.

- Боже, - будто вижу, как Вика, охая, прикрывает ладонью рот, оглядывая беспорядок.

- Хах, мы хоть туда попали? – спрашивает Кирилл, входя следом.

- Туда, - рассеянно отвечает она. – Во всяком случае, память у меня далеко не куриная.

Потом они застывают, увидев нас, а в следующий миг оба быстро подходят. Присаживаются возле Никиты, спрашивая: «Что случилось?» - но он не реагирует, сжимаясь ещё больше. На их вопрос отвечаю я. Тремя словами:

- Посмотрите в зале.

Кир кивнул и, оставив художницу с Ником, ушел.

Вернулся он минут через десять, свалив всё найденное добро прямо на пол. Его глаза лихорадочно блестели бешенством, а голос дрожал от едва сдерживаемой внутренней злости:

- К черному дню готовился или сразу к концу света? – сквозь облако дыма я разглядел два десятка запакованных шприцов, разные пакетики, пару бутылок, что-то, завёрнутое в газету… – Даже экстази откопал, хоть ближайший клуб, где его продают, находится в двух часах езды. Хочешь, чтобы как Альку, от передоза скрутило? Что, если туго, впадлу нас позвать?

Ник не сказал ни слова, наверняка только сейчас понимая последствия - если бы он, забыв или просто не рассчитав, ввёл смертельную дозу. Да даже если и не ввёл, заново подсесть – раз плюнуть. Постоянная ломка, а через три месяца ты уже слюнявый овощ.

Кирилл всё распалялся, пнув ногой свёрток, и из газеты выглянула часть какой-то полусушёной травы. Даже не хочу знать, что это за гадость.

Вика, наблюдавшая за нами, отошла от шока и дёрнула меня за руку, кивнув, мол, иди разбирайся – я же не бой-баба, которая и коня на скаку остановит, так что придётся тебе.

Недолго думая, я поморщился, однако, встал. Никита, конечно, идиот, но не настолько, а сейчас он побит и раздавлен – фактически на грани, где любой неверный шаг, и the end – пропасть.

Поэтому, подхватив Кирилла сзади под руки, вытащил его в коридор.

- Я уже отругал его, как бы следы на горле не остались, так что пинки – это перебор. Лежачих не бьют.

- Ты его душил? – гнев утекает, оставляя после себя ироничное любопытство.

- Хах, то, что я не садист, ещё не означает, что я святой или нечто в этом роде.

- Я и не отрицаю, - на автомате парень прикоснулся к щеке, словно что-то вспоминая.

- Вообще-то я вас позвал для того, чтобы ему мозги вставить. Желательно не насилием.

Кирилл хмыкнул, убирая мои руки, и обернулся:

- Попробую, но ничего не гарантирую.

Думаю, время до десяти часов мы провели с пользой, а после начали подтягиваться наши. Только одноклассники. Ни Андрея, ни кого-либо ещё не было - это наше дело, не касающееся никого постороннего. Юльчу с братьями наверняка предупредили, и они подъедут уже на кладбище.

Девчонки чуть в обморок не падали, хотя и они далеко не слабовольные, а Ваня сквозь зубы грубо выругался.

- И как это понимать? – хмуро спросил он, оглядывая лежащее на полу «добро». – Мы же всё ещё тогда под корень сожгли, - парень низко-низко склонился над виновником, сидящим с опущенной головой, и снова спросил, чётко разделяя слова. – Как. Это. Понимать?

Вокруг стояла практически мертвая напряженная тишина, нарушаемая лишь моими громкими вдохами-выдохами. В другое время девчонки, может быть, и отругали бы – и за то, что долго не звонил, и за вредную привычку, но сейчас совершенно не время.

Ваня из нас всех изменился больше всего. Наверное, это благодаря Сергею Анатольевичу, с которым он тесно общается до сих пор. Ванька стал намного умнее, понятливее, общительнее. Он отбросил большинство предрассудков – хотя это понятно, с нашей-то компанией, - а после смерти Алины вплотную занялся изучением наркотических препаратов.

Сейчас он злился, но, видимо, ещё больше из-за того, что один раз тоже оказался в похожей ситуации. Тогда помогли другие, а ведь можно было остановить всё собственноручно. И трудно переживать всё по новой. Очень.

Блондин поднял голову Ника за подбородок, и мы все увидели, как по его щекам текут слёзы. Не хочу смотреть на такое. Не имею права. Чужая слабость – не то, что я хотел когда-либо увидеть.

Поднимая голову, без интереса разглядываю потолок, выдыхая в него дым. Я до сих пор сидел на опрокинутом стуле, одну ногу согнув и обхватив руками, а вторую так и оставив внизу. Краем глаза замечаю, как Лера и Марина синхронно закусывают губы, но продолжают смотреть. Через силу вдыхают чужую боль, пропуская её через себя. Мне, наверно, такого не дано.

И никто не утешит самого виноватого, никто не подойдёт к нему с жалостью или слезами. Пожалеем один раз, а на следующий день всё повторится. Ему всего лишь двадцать один, а он не живёт, а существует. Один.

Никто не сдаст его в реабилитационный центр – туда таких не принимают, а к психологу он сам не пойдёт, Вика уже предлагала. Если же затащим силком, он вполне сможет притвориться пай-мальчиком - уже проходили, без толку. Так что делать? Как дать ему смысл жизни, который он потерял вместе со смертью двоюродной сестры? Вот тут мы зашли в тупик.

Она ведь ему даже не родная - двоюродная, да и не любовники они. Только смысл не в этом – Ник и Аля вместе с рождения. Будто близнецы без внешнего сходства, зато внутренне полностью одинаковые.

Если когда-то я искал близкого по духу человека, то у них такой с самого начала. Уверен, обоим было плевать на остальных, пока они в обществе друг друга.

- Нам пора на кладбище, - тихо напомнила Лера, в то время как Ваня пристально смотрел в глаза Никиты, будто выискивая там что-то важное.