Красная - красная нить (СИ), стр. 116

Кажется, это и правда помогло. Мы распрощались очень тепло. Слишком тепло для меня. Я не хотел его отпускать. Но он всё равно ушёл, открыв дверь и впустив в прихожую обрывок ветра и горсть колючего снега, обжегшего мне лицо. Я постоял, смотря на его удаляющуюся фигуру совсем недолго, но промёрз, кажется, до костей. А ещё невыносимо протрезвел.

Его фраза на прощание была: «У тебя отличные друзья, Фрэнк. Держись их».

Возможно, я запомнил тот вечер так отчётливо ещё и потому, что, оказалось, отец снова исчез из моей жизни почти на полгода.

Едва я закрыл дверь и направился, было, к себе, мама окликнула меня из кухни:

- Ну как прошёл вечер? Судя по всему, неплохо?

- Да… – вяло отозвался я.

- В твоей комнате опять ночёвка пьяных друзей? – улыбнулась мама, но я не был склонен сейчас к разговору.

- Да, мам. И я просто жажду к ним присоединиться.

- Хорошо, милый. Только имей в виду – я завтра рано на работу. Так что с завтраком будешь разбираться сам.

- Окей, – безразлично протянул я и, помахав рукой из коридора, пожелал ей спокойной ночи. Кажется, я всё же устал.

В комнате было темно и пахло перегаром. Такое бывает, когда несколько напившихся парней одновременно выдыхают из себя пары перебродившего алкоголя. Покривившись, я пробрался к дальнему окну, чуть не свалившись при этом на Рэя на раскладушке, и приоткрыл его, чтобы впустить хоть немного свежего воздуха. Чистый, чуть сладковатый, он безжалостно защипал пазухи, когда я почти высунул нос наружу. Это было блаженством, хоть и с сомнительным будущим. Мне полегчало, и тогда я услышал его.

Громкий всхрап. Громкий настолько, что я буквально подпрыгнул.

Рэй, развалившийся на спине с размётанными по сторонам волосами и руками, начал громко храпеть в приоткрытый рот. Вздохнув, я закрыл окно и пошёл к другу, надеясь как-то перевернуть его на бок. Может, это решит проблему.

Однозначно, результат стоил затраченных усилий. Торо оказался тяжёлым и совершенно бессознательным. Он спал так глубоко, что, боюсь, даже пушечный залп был бы бессилен. Я чуть не свалился на сладко спящих на моей кровати братьев Уэев, пока пытался перевернуть это тело набок. Но в итоге всё удалось, и в комнате воцарилась сладкая посапывающая темнота без посторонних звуков.

Я почти было двинулся к своему любимому зелёному диванчику. Он не раскладывался и напоминал больше громоздкое кресло. На самом деле, наибесполезнейшая часть интерьера. Но мне он нравился. А ещё он приехал сюда из Бельвилля, и поэтому ему прощалось всё.

Я почти было сделал шаг к нему, но кого я обманывал? Тот, кто спал сейчас с краю на моей кровати, притягивал меня магнитом – я чувствовал эту тягу всей спиной. Мне хотелось посмотреть на него спящего. Снова посмотреть, чтобы увидеть истинное лицо – детское и наивное, без тени эмоций и чувств. Я любил его лицо.

Повернувшись, для удобства я сел на колени около кровати. Казалось странным, запретным и до безумия милым пялиться на него вот так – ночью, когда в комнате спят ещё два человека. Но что до Майки, он был повёрнут к нам спиной. Иначе, я думаю, не рискнул бы быть столь одержимым.

Джерард спал. Глубоко, сладко, лёжа на спине и чуть склонив голову набок. Его рот, будоражащий мои нервы, был приоткрыт, а губы чудились невозможно нежными в мягком свете с улицы. Приятная дрожь пробежалась по телу, когда я смотрел на него: на закрытые глаза, на посапывающий рот и нос, вздёрнутый к потолку… Его лицо пересекали несколько спутанных прядей, и я, прежде чем включить немаловажное умение думать головой, уже потянулся к ним рукой и очень мягко, со странным тянущим чувством, убрал волосы с лица. Очень медленно провёл пальцами по лбу и скуле. Почему у этого парня такая белая и, чёрт, приятная на ощупь кожа? Почему я хочу поцеловать его сильнее, чем кого бы то ни было на свете? Меня это сводило с ума.

Наклонившись ниже, я дышал его дыханием, чувствуя, как моя голова тяжелеет, а разум туманится. И тем неожиданнее и страшнее был эффект, когда этот мнимо спящий мерзавец обвил рукой мою шею. Он сделал это так неожиданно, что я едва не обмочился.

- Чёрт! – сдавленно ругнулся я, потому что сердце ушло в пятки. Я, конечно, любил ужасы, но смотреть их и испытывать подобное – совсем, блять, разные вещи.

- Фрэнки? – он лишь сильнее притянул меня за шею, поворачиваясь набок ко мне лицом. – М-м… – прогудел он, вдавливаясь носом в мою щёку. Я напряжённо наблюдал за ним, а Джерард не открывал глаз. – Пахнешь так вкусно…

Я не успел сказать хоть что-либо, как его язык уже ласково и ненавязчиво скользнул в мой рот. Такой влажный и гладкий, с невероятным привкусом пива. Я почувствовал, как мой мозг тонкими потёками выливается из ушей. Его неожиданный, медленный поцелуй во сне снова оказался лучшим, что я когда-либо испытывал. В нём не было сумасшествия, что сквозило в каждом нашем действии обычно. Не было страсти. Но было просто тихое и настойчивое желание целовать меня, и это убивало. Я отвечал ему так искренне, как только мог. Я бы весь отдался этому человеку целиком, до дна души. Только никто не просил так много.

Потом он просто остановил движения своих мягких губ и, чуть отстранившись, промямлил:

- Люблю тебя…

Уже через секунду, не меняя позы и посапывая в приоткрытый рот, он спал. Спал сном пьяного младенца, если такой вообще бывает. А я сидел возле кровати на заднице и, баюкая горящее лицо в ледяных ладонях, тихо сходил с ума.

Эти слова ничего не значили. Слова, произнесённые в пьяном сне? Да вы шутите. Предсказаниям автомата для гадания можно было верить больше, чем этим пустым словам.

Но он сказал их. Он. А я услышал. И я точно знал, что, несмотря на все логические заверения разума в их легковесности, не забуду. Не забуду, такова моя идиотская натура – помнить всё, хочу я того или нет.

Просидев между раскладушкой с Рэем и своей кроватью неизвестно сколько времени, я всё же решил, что хватит. Поднялся и, кое-как устроившись на зелёном диванчике, накрылся пледом и решил попробовать уснуть. Я только думал, что не смогу. На деле же буквально отключился – со свисающими с подлокотника ногами, укрытый лёгким пледом, и с одной-единственной навязчивой мыслью в голове.

Зима в Ньюарке в том году была зверская. По крайней мере, так казалось нам, не слишком привыкшим к множеству снега и почти всегда отрицательным температурам. Но и не это было самым противным. Ветра. Такие сильные и пронзительные, сводящие к совершенному минимуму любое изначальное желание выйти на улицу. Вне помещений не хотелось находиться.

Они забирались под куртки и выдували мозги. Особенно страдали мы, совершенно не приученные к тому, чтобы одеваться тепло. Это выводило из себя, и всё наше нахождение на свежем воздухе сводилось, в основном, к коротким перебежкам из пункта «А» в пункт «Б».

Январь прошёл незаметно, отчасти – в новогодних торжествах, отчасти – в учебных завалах. Это случается, когда тяжело влиться в работу после перерыва. Будто холод сковывал не только наши тела, но и разум. Мысли становились неповоротливыми и ленивыми, думать не хотелось. Тёплый свитер с высоким воротом был спасением и искушением. Порой я просто не мог бороться с его расслабляющими чарами, засыпая посередине урока и резко просыпаясь от толчка Майкла под рёбра. Я совершенно точно обожал этого парня за подобную заботу. И столь же сильно ненавидел.

Февраль не принёс с собой особых изменений, кроме какой-то судорожной подготовки к празднованию Дня Святого Валентина. На нас это никак не отражалось, потому что… Однажды вечером, распивая горячий кофе с водкой (буквально по чайной ложке на кружку, чтобы согреться), находясь в гостях у Уэев, я стал участником вот такого странного разговора:

- Грёбаный день Святого Валентина, – непритворно возмутился Джерард, почёсывая голову пятернёй. – Как меня бесит этот романтический психоз.

- А я всегда думал, что в душе ты романтик, – усмехнулся я. В этот момент и Рэй, и Майки посмотрели на меня такими сочувствующими взглядами, что я почти поперхнулся кофе. В них так и читалось: «Лучше бы ты молчал!» и «Ну ты и попал, чувак!»