Сладкая горечь слез, стр. 17
В ресторане было битком, пришлось даже немного подождать. Захид, владелец заведения, проводил нас к освободившемуся столику, протянул меню. Демонстрируя свой урду, я спросила, как поживает его семья — родители в Карачи, сестра в Нью-Джерси. Крис вежливо удивился.
— Вы сегодня без профессора? — поинтересовался Захид, имея в виду профессора Даннетта.
— Да.
— А это ваш приятель? — переходя на английский, покосился он на Криса.
— Нет, моего приятеля вы уже видели. Это мой брат Крис, он приехал из Калифорнии.
Захид кивнул и поспешил накрывать столы для большого пакистанского семейства, столпившегося в дверях.
— У вас с Дэном серьезно? — спросил Крис.
— Не знаю. Надеюсь.
Дэн и Крис дружили еще со школы. Дэн пригласил меня на выпускной, и с тех пор мы встречались, совершенно целомудренно. Он учился в Уитоне, но приезжал ко мне в Чикаго. Почти все выходные тогда он провел с нами.
— Он отличный парень, — продолжал Крис. — Но я рад, что сегодня его нет. А то у меня все не было шанса потолковать с тобой наедине.
Я только улыбнулась, потому что специально заставила Дэна повсюду таскаться за нами.
— Что с тобой такое, Джо?
— В смысле?
— Ты стала такая… чужая, как поступила в колледж. И в летний лагерь ни разу не приехала. А раньше любила его.
— Я больше не ребенок.
— А я, значит, ребенок?
— Я этого не сказала.
— И домой ты почти не приезжаешь. Ты словно больше не с нами. Это все заметили. В смысле, мама с папой.
Мне нечего было возразить.
— Это мама говорит?
Но ответ я и сама знала. После той правды, что она мне сообщила, мама никогда не пыталась преодолеть отчуждение, повисшее между нами. А я не рассказала ей о встрече с Садигом.
— Нет. Но я знаю, что она переживает. Ты как будто избегаешь нас.
— Не понимаю, о чем ты, — солгала я.
К счастью, в этот момент появился Захид, чтобы принять заказ.
На все мои предложения Крис только чесал затылок и уточнял у Захида:
— Только не очень остро, идет?
— Но, друг мой, в пакистанских блюдах много специй, — возражал Захид.
— Ну так положите поменьше. Я не могу есть острое.
— Это отличная еда, дружище.
— Может, и так, но в моих генах нет привычки к ней.
На это Захид расхохотался:
— Ваша сестра — она ест настолько острое, что даже у меня слезы выступают.
Я торопливо изобразила ответный смешок, но из головы не выходили слова Криса насчет его генов.
Захид наконец удалился, а я, натужно улыбаясь, перевела разговор на менее опасный предмет:
— Ну, расскажи про новую версию «Вперед, Христовы воины», над которой вы работаете.
Этой темы Крису хватило как раз до прибытия нашего заказа. С официантом, на этот раз мексиканцем, я заговорила по-испански.
Пока я раскладывала карри, тикка[65] и наан[66], Крис задумчиво проговорил:
— Я горжусь тобой, Джо. Жаль, что я не такой целеустремленный. Ты сразу, с самого начала, знала, чем хочешь заниматься, и целенаправленно двигалась в этом направлении. Теперь тебе есть что показать миру — четыре языка.
— Пять, — поправила я. — Английский тоже считается.
— Ладно, пускай пять. Ровно столько раз я менял свои специализации. Не понимаю, зачем вообще я учусь. А ты в этом году уже заканчиваешь образование.
— Но у тебя есть музыка.
— Ага. Непонятно только, выйдет ли из этой затеи толк. И все равно я не представляю, что делать с собственной жизнью.
Я успела съесть почти все, а Крис все размазывал карри по тарелке и осторожно отщипывал кусочки наана.
— Слушай, тебе правда нравится эта штука? — озадаченно спросил он.
И тут до меня дошло, что кроме наана он так ничего больше и не ел.
— По пути домой заскочим куда-нибудь, возьмем тебе пару бургеров, идет?
— Заметано, — усмехнулся Крис.
В полной тишине, несколько раздосадованная реакцией брата и собственной идеей притащить его сюда, я закончила обед.
Захид принес счет и добродушно пошутил по поводу съеденного Крисом.
— Кто из вас старше? — спросил он.
— Она, но только на полчаса. Мы близнецы.
— Близнецы? — Захид присмотрелся к нам внимательнее.
— А как будет «близнецы» на урду?
— «Джурва»[67]. Это означает «связанные». Неужели всего полчаса разницы? Но вы же совсем не похожи друг на друга! Только глаза, конечно, темные у обоих.
В этот момент Крис демонстративно выкатил глаза, обернувшись ко мне, — мы всегда так делали, если незнакомые люди говорили нечто в таком роде, не понимая, что близнецы бывают разные. Но сейчас я не могла составить ему компанию и уткнулась в счет, надеясь, что Крис не заметит моей растерянности.
Но вдруг, даже не успев толком подумать, что делаю, я спросила:
— Крис, ты знаешь, кто такой Мендель?
— He-а. А это важно?
— Но ты ведь учил биологию в школе?
— Разумеется. — Он поморщился. — Но ты же помнишь, я никогда особенно не интересовался естественными науками. И математикой. Английским и историей — тоже не очень. А в чем дело-то?
Несколько долгих секунд я пристально смотрела в его глаза — карие, как и мои, — потом тряхнула головой, сбрасывая наваждение.
— Да так, ерунда.
Никогда я не была настолько близка к тому, чтобы поделиться тайной, имевшей к нему не меньшее отношение, чем ко мне.
Крис уехал, а на следующий день четыре авиарейса изменили мир.
Крис позвонил мне тогда:
— Отныне все иначе, Джо.
— Да.
— Помнишь, я говорил, мол, не знаю, что делать с собственной жизнью? Теперь я знаю, Джо.
Я позавидовала уверенности, прозвучавшей в его голосе. В сегодняшнем мире, полном страха и смятения, я, выбросив из головы слова Бабушки Фэйт об опасности убежденности, жаждала именно того, чем обладал Крис.
Несколько недель спустя меня вызвал к себе профессор Кроули. Карьерные перспективы стали гораздо более определенны — возросли и потребность в специалистах, и предполагаемое жалованье. Я ухватилась в первую очередь за определенность, позабыв все благие мотивы изучения языков, которые двигали мною прежде, — продолжать дело Бабушки Фэйт, сотрудничать с людьми, чтобы помогать им. Мои прежние намерения — отражавшие бабушкины взгляды на жизнь — показались вдруг наивными, чересчур примитивными для нынешнего состояния мира. Вдруг оказалось, что среди людей, говорящих на языках, которые я по недоразумению начала изучать, потрясенная необычной историей Садига, есть те, кого вообще невозможно понять. Я не в состоянии осознать и объяснить их ненависть, даже понимая все слова. Массовое убийство во имя Бога не имеет ничего общего с моей верой, с тем Богом, в которого верила я.
Язык, по словам профессора Кроули, отныне превращается в оружие. И я могу использовать это оружие в войне, в которую мою страну втянули помимо ее желания. Я написала заявление. И получила работу.
Несколько страшновато было подписывать контракты, все эти пункты о секретности. Я даже немного сомневалась, стоит ли впутываться в это — еще и государственные тайны, как будто мне мало личных, скрытых в темном цвете наших с Крисом глаз. Но я не позволила сомнениям взять верх. Второй раз в жизни я преодолела их и приняла эту роль, в которой до сих пор не могла себя и вообразить. Но, как и прежде, сомнения остались со мной. И в конце концов они вынудили меня решать проблему гораздо более сложную, чем та, с которой я когда-то справилась.
Анжела
Прегрешение — самая приятная часть покаяния.
Арабская пословица
Кажется, прошла целая жизнь с тех пор, как Крис ездил к Джо в Чикаго. Я вся извелась от беспокойства — вдруг она откроет ему тайну, которую я просила хранить, ту самую, что отняла у меня мою дочь. Сколько бы мы ни делали вид, будто в наших отношениях ничего не изменилось. А теперь оба моих ребенка покинули родительский дом. Через двадцать лет я вернулась к тому, с чего начала. Я в смятении. Не понимаю, кто я такая, и нет рядом детей, чтобы помочь мне определиться. Бесцельно слоняюсь по дому, все больше погружаясь в прошлое — в то время, когда их еще не было на свете, в детали прошлой жизни. Я рассказала Джо обо всем в надежде, что она поймет.