Красивые штаны, стр. 47
На дверях столовой красовалась надпись: «Общественная столовая». Массивный дубовый стол, покрытый крахмальной скатертью, был со вкусом сервирован на четыре персоны. На стенах висели деревянные зайцы и фрукты, перемежаясь с лозунгами: «Общественное питание – залог коммунизма» и «Не трудящийся да не ест» и т. д. В углу на мраморном столике стоял блестящий самовар с надписями: «Кипятильник» и «Не пейте сырой воды».
Пробкин самодовольно снял пенсне и повел нас дальше.
– Пожалуйте. Клуб имени Октябрьской революции. Прошу убедиться. Пианино. Видите надпись: «Музыкальная секция». Затем небольшая марксистская библиотечка. Станюкович, Метерлинк, Мамин-Сибиряк, Надсон и все такое. Исключительно издания Маркса. Попугай в клетке. Аквариум с золотыми рыбками – зоологическая секция. На столе журналы… хе-хе! Все как полагается. Здесь члены коммуны могут проводить свое время в приятном и полезном отдыхе…
– Эт-то удивительно! – воскликнул экспансивный Саша.
Пробкин скромно улыбнулся.
– Пожалуйте дальше. Детский дом и ясли. Видите – детишки. Так сказать, цветы жизни. Это старший – Коля, а это маленький – Ванюша. Коля, шаркни дяде ножкой. Все в папашу. Вот думаю переименовать старшего в Крокодила, а младшего в Секретаря. Дети получают прекрасный уход, чистое белье и отличную пищу. Детским домом заведует моя жена. Симочка, поди-ка сюда! Тут экскурсанты пришли. Она же и кормилица… хе-хе! По совместительству, так сказать. Ну, да ничего не поделаешь. Коммуна, знаете ли, маленькая, штат не особенно увеличишь.
Мы пошли дальше.
– Вот, пожалуйста! Обращаю ваше внимание: коммунальная кухня. А вот и секретарь ячейки нарпита. Здравствуй, Степан!
Монументальный повар в белом фартуке и колпаке степенно поклонился товарищу Пробкину.
– А что у нас, братец, сегодня на второе?
– Осетрина Макдональд и котлеты а-ля Коминтерн.
– Дальше, господа, ледник, кладовая, погреб, продовольственный склад и т. д. Это не так интересно. Затем еще есть местная ячейка женотдела. Опять же моя жена в ней орудует. Потом общая спальня для административного персонала. Ванная и так далее.
– А ты не верил, – шепнул мне Саша.
– А теперь, товарищи экскурсанты, не желаете ли закусить чем бог послал? Даша, поставьте два лишних коллективных прибора.
Пробкин торжественно подвел нас к закусочному столу.
– Рекомендую перед обедом. По рюмочке. У нас, знаете ли, вообще этого не полагается, но для дорогих гостей…
После сытного коммунального обеда, прощаясь с секретарем коммуны имени Октябрьской революции, я спросил:
– Скажите, товарищ, а много у вас в коммуне членов?
– О, сущие пустяки! Я, жена и двое детей, не считая швейцара и ячейки нарпита.
– Гм! А ячейки РКИ у вас, товарищ, нету?
– Хи-хи! Помилуйте! Для чего нам эта ячейка? У нас, знаете ли, главным образом детишки…
– Ага! Ну, в таком случае, конечно.
– Милости просим в следующий раз. Чем бог послал…
– Спасибо, спасибо! Товарищ Пробкин, мы очарованы вашим учреждением. Даю вам слово, что по возвращении домой я непременно сделаю подробный доклад о посещении вашей удивительной коммуны.
– Вы мне льстите, – застенчиво сказал Пробкин. – Где же вы будете делать доклад?
– В Центральной Контрольной Комиссии, – общительно подмигнул Саша.
Через неделю великолепный Пробкин предстал перед председателем Контрольной Комиссии.
– Садитесь, – учтиво сказал Пробкину человек в потертой гимнастерке, подымая утомленное лицо от бумаг.
И товарищ Пробкин сел.
На два года.
1924
Толстовец
Когда приятели Пети Мяукина бодро спрашивали его: «Ну как дела, Петя? Скоро в Красную Армию служить пойдем?» – Петя Мяукин рассеянно подмигивал глазом и загадочно отвечал:
– Которые пойдут, а которые, может, и не пойдут…
– Это в каком смысле?
– А в таком. В обыкновенном.
– Ну, все-таки, ты объясни: в каком таком?
– Известно, в каком! В религиозно-нравственном.
– Что-то ты, Петя Мяукин, путаешь.
– Которые путают, а которые, может, и не путают.
– Да ты объясни, чудак!
– Чего ж там объяснять? Дело простое. Мне отмщение, и аз воздам…
– Чего-чего?
– Того-того. Аз, говорю, воздам.
– Ну?
– Вот вам и ну! Воздам и воздам. И вообще, духоборы…
– Чего духоборы?
– А того самого… которые молокане…
– Странный ты какой-то сделался, Петя. Вроде малохольный. Может, болит что-нибудь?
– Болит, братцы.
– А что именно болит?
– Душа болит.
Приятели сокрушенно крутили головой и на цыпочках отходили от загадочного Мяукина.
За месяц до призыва Петя Мяукин бросил пить и даже перестал гонять голубей.
По целым дням он пропадал неизвестно где. Несколько раз знакомые видели Петю в вегетарианской столовой и в Румянцевской библиотеке.
За это время Петя похудел, побледнел, стал нежным и гибким, как березка, и только глаза его светились необыкновенным внутренним светом – вроде как бы фантастическим пламенем.
На призыв тихий Петя явился минута в минуту. Под мышкой он держал объемистый сверток.
Комиссия быстро рассмотрела стройного, красивого Петю.
– Молодец! – бодро воскликнул председатель, ласково хлопнув его по плечу. – Годен! В кавалерию!
– Я извиняюсь, – скромно опустил глаза Петя, – совесть не позволяет.
– Чего не позволяет? – удивился председатель.
– Служить не позволяет, – вежливо объяснил Петя.
– Это в каком смысле не позволяет?
– А в таком смысле не позволяет, что убеждения мои такие.
– Какие такие?
– Религиозные, – тихо, но твердо выговорил Петя, и глаза его вспыхнули неугасимым пламенем веры.
– Да вы, товарищ, собственно, кто такой? – заинтересовался председатель.
– Я-с, извините, толстовец. Мне, так сказать, отмщение, и аз, так сказать, воздам. А что касается служить на вашей службе, так меня совесть не пускает. Я очень извиняюсь, но служить хоть и очень хочется, а не могу.
– Скажите пожалуйста, такой молодой, а уже толстовец! – огорчился председатель. – А доказательства у вас есть?
– Как же, как же, – засуетился Петя, быстро развертывая пакет. – По завету великого старца-с… – скромно прибавил Петя, вздыхая, – мне отмщение, и аз воздам. А если вы, товарищ председатель, все-таки сомневаетесь насчет моих убеждений, то, ради бога, бога ради… проэкзаменуйте по теории.
Петя засуетился, вынул пачку книг и разложил их перед комиссией.
– Всего, можно сказать, Толстого до последней запятой произошел. Как хочите, так и спрашивайте. Хочите – с начала, хочите – с середины, а хочите – с конца. Туды и обратно назубок знаю. Например, из «Князя Серебряного» могу с любого места наизусть произнести. Или, скажем, роман «Хождение по мукам». Опять же «Хромой барин». А что касается драмы в четырех действиях «Заговор императрицы», то, верите ли, еще в двадцать четвертом году мы с папашей-толстовцем и мамашей-толстовкой раз шесть ходили в летний театр смотреть…
Петя обвел комиссию круглыми, честными голубыми глазами.
– Можно идти? – деловито спросил он и быстро надел штаны на пухлые ноги, покрытые персиковой шерстью.
– Годен! В кавалерию! – закричал председатель, корчась от приступа неудержимого хохота. Многие члены комиссии, извиваясь и взвизгивая, ползли под стол.
Вечером Петя печально сидел за ужином и говорил родителям:
– А между прочим, кто же его знал, что этих самых Толстых в СССР как собак нерезаных! Один, например, Лев Николаевич, старикан с бородой, главный ихний вегетарианец, другой – Алексей Константинович, который «Князя Серебряного» выдумал, а третий тоже Алексей, но, понимаешь ты, уже не Константинович, а, обратно, Николаевич… Тьфу! И все, главное, графы, сукины дети, буржуи, чтобы они сдохли! Попили нашей кровушки… Я из-за них, сволочей, может, восемь фунтов в весе потерял!..