Красивые штаны, стр. 26
Митька не сомневается в этом. Для Митьки ясно как ирис, что молодой человек преследует важного государственного преступника. У него нет времени купить у Митьки спичек.
Сыщик перебегает улицу. Ага! Он догоняет человека, который садится в экипаж. Попался, голубчик! Митька бросается к месту происшествия, рискуя попасть под автомобиль, и останавливается около сыщика и преступника.
– Послушайте, Сарказов, – взволнованно говорит Гарри Пиль, – два вагона муравьиных яиц франко Петроград… Накладная в кармане, я только что звонил в трест… Сорок процентов – и ни копейки меньше.
Но у Митьки нет времени дослушать до конца. Его внимание отвлечено другим.
Мимо почтамта быстро-быстро бежит золотоволосая девушка, прижимая к груди вагон книг.
Конечно, это Мери Пикфорд, только что выгнанная из дома своего злостного дяди. Бедняжка! Ее так жаль!
Митька не сомневается, что она сейчас сядет на тротуар и заплачет. Митька уже готов подбежать к ней и подарить самую лучшую папиросу, но в этот миг возле Мери Пикфорд вырастает великолепный экземпляр Конрада Вейта.
Митька останавливается, затаив дыхание.
Конрад Вейт берет под руку Мери Пикфорд.
– Здравствуйте, Соня. Ну как дела?
– Здравствуйте, товарищ Кошкин! Какая совершенно случайная встреча!
Мери Пикфорд ужасно краснеет.
– Товарищ Кошкин, у вас нет ли «Азбуки коммунизма»? У меня позавчера Левка свистнул…
Но Митька уже занят другим: с извозчика слезает чудесный, толстый преступный доктор Мабузо.
Митька знает, что доктор Мабузо курит исключительно «польские» и платит не торгуясь. Он кидается к нему и попадает в живот милиционера. Митька панически взмахивает руками, круто поворачивается, топчется на месте и стрелой летит к Чистым прудам.
– Стой, постреленок! – кричит сердитый милиционер.
Но Митька ничего не слышит.
Ветер свищет в ушах, сердце колотится, захватывает дух, и Митьке кажется, что он Чарли Чаплин и что за ним гонится по меньшей мере рота полисменов на мотоциклетах…
1923
Козел в огороде
Товарищ лектор, в чем цель жизни?
Г. Шенгели
На эстраду провинциального клуба вылез громадный небритый человек в зловещем фраке.
Он громко откашлялся и затем сиплым шепотом спросил:
– А где же аккомпаниатор?
– Помилуйте, товарищ лектор, – встревожился Саша, – лекция ведь! Самогон ведь. И борьба с ним. Какая же может быть тут музыка?
– Лекция? Гм… А может быть, спеть все-таки что-нибудь, а? Из «Демона», а?
– Хе-хе! Лекция ведь.
– А я, ей-богу, лучше спою! Чесс… слов… Этакое что-нибудь…
Н… на земле весь р-р-род людской
Ча-тит адин кум-м-мир свящ… е-э-ээ…
– Что вы, что вы! Лекция ведь. Самогон ведь и, так сказать, борьба. Так у нас и на афише написано.
– Разве? Ну ладно! Гм… гм…
Человек во фраке густо откашлялся, взялся руками за шею, мотнул головой и стал в позу.
Председатель позвонил.
– Товарищи, призываю вас к порядку! Сейчас товарищ из центра будет докладать на тему о самогоне и так и далее. Тема очень важная в общественном смысле трудящихся, и которые, может, предпочитают танцы, то те могут покинуть аудиторию. Слово представляется товарищу из центра.
Докладчик посмотрел вокруг голубоватыми глазами, качнулся и сказал:
– Товарищи! В этот грозный час, когда Республика Советов стонет перед кознями наемников мирового капитализма, мы не можем оставаться индифферентными. Все как один! Верно я говорю?
– Верно, – одобрительно подтвердили из зала.
– Да, товарищи! Мы все, как один, должны встать на борьбу с самогоном! Тысячи людей пьют самогон, и тысячи людей отравляются ежедневно этим злостным ядом, который разрушает организм. Верно я говорю?
– И даже слепнут, – сказал из зала деловитый бабий голос.
– В-в-верно, гражданка! Оч-чень дельное замечание! Именно – слепнут. Бывает. И глохнут. Чесс… слово… Итак, товарищи, мы видим, что самогон – это страшный яд, который бич. А почему?
Докладчик обвел притихшую аудиторию грозным взглядом.
– А па-а-чему?
Он выдержал эффектную паузу и, в достаточной мере насладившись тишиной, повысил голос:
– А потому, дорогие товарищи, самогон приносит вред, что очищать его как следует до сих пор не научились… А что может быть проще – очистить самогон? Пара пустяков. На одно ведро самогона берется три фунта простой, обыкновенной, ничем не замечательной соли.
– Крупной или мелкой? – быстро спросили из зала.
– Лучше всего мелкой. Но, конечно, можно и крупной. Ну-с, затем насыпают эту соль в самогон и сверху ведро прикрывают чем-нибудь теплым. Одеялом, например.
– А подушкой, товарищ лектор, можно?
– Можно и подушкой! Даже подушкой лучше. Да, дорогие товарищи! Затем надо взять фунтов пять-шесть простой, примитивной клюквы…
– Клюквы! – восторженно взвизгнула баба из третьего ряда, хлопая себя по бедрам. – Ах ты ж боже ж мой! Клю-у-квы!
– Именно – клюквы! – торжествующе воскликнул лектор. – Обыкновенной что ни на есть клюквы. И варить вышеупомянутую клюкву на медленном огне, подмешивая туда квасцов, мелу, соды…
– А квасцов-то много?
– А соды-то?
– Товарищ лектор, а как же, ежели…
– Тише! Тише! Дайте слушать! Не напирайте! Квасцов-то много надо подмешивать?
В зрительном зале начался шум. Задние напирали на передних. Женщины пищали. На кафедру летели записки.
– Товарищи, не все сразу! Прошу по порядку. Вот тут поступила записка с вопросом: «Можно ли для крепости в самогон подмешивать перцу и табаку?» Отвечаю: ка-а-а-нечно, нет! Перец и табак, подмешанные в самогон, действительно создают впечатление крепости, но в действительности никакой крепости не увеличивают, а голова потом болит как проклятая. Ну-с… Итак, я продолжаю. А когда, дорогие товарищи, клюква уварится и пустит сок, надо взять сито, простое, наипримитивнейшее кухонное сито, которое…
Председатель побледнел.
– Товарищ докладчик, прошу держаться ближе к теме!
Публика заревела:
– Пущай выскажет! Просим, просим! Не мешай докладчику! Соды-то сколько? Мел толченый аль куском? Да пущай еще раз про сито скажет!
Докладчик же, склонив голову и полузакрыв глаза, продолжал говорить:
– Засим, дорогие товарищи, всю эту музыку надо протереть сквозь сито в сосуд…
– Сосут?! Ах ты ж боже ж мой, и уже сосут? А?
– Вот как здорово!
– …в глиняный сосуд, в который перед этим положить…
Председатель схватился за голову и бросился за кулисы. Саша стоял, прислонившись холодным потным лбом к боковому софиту.
– Саша, – тоскливо провыл председатель, – он деморализует аудиторию! И на доктора не похож! Может, ты ошибся, кого другого привез?
– Ничего не ошибся, – глухо сказал Саша. – Сам в гостиницу ездил, в номер восьмой.
Председатель затрясся.
– Восемнадцатый, а не восьмой! Зарезал! Тащи его с эстрады! Не восьмой, а восемнадцатый! Занавес! Занавес! Перепутал! В восьмом актер. Шляпа!
Саша судорожно задергал занавес.
Но было уже поздно. Лектор стоял посередине зала, окруженный восторженной аудиторией, и отвечал на записки.
Председатель припал к щелке занавеса. Минуту его лицо выражало отчаяние. В следующую минуту оно слегка прояснилось. Затем председатель озабоченно покачнулся и вдруг хриплым голосом крикнул в зал:
– Товарищ лектор! Ну а как же, ежели, например, в закваску слишком много дрожжей положишь, а она и загустеет, подлая?..
И с этими словами ринулся в самую гущу любознательной аудитории.
1923
Конотопская нарпытка
«В период с 13 по 20 февраля с.г., будучи делегатом 1-го участка окружного съезда профсоюзов Конотопщины, я вместе с многочисленным съездом находился „на столе“ в нарпите», – так пишет нам рабкор.