Потрошители времени, стр. 7

– Я вот думал: может, вы могли бы подвергнуть меня месмерической операции?

На мгновение Лахли снова зажмурился, потом понял, что Мейбрик просит погрузить его в гипнотический транс с целью поставить диагноз его заболеваниям и произвести «хирургическую операцию месмерическими средствами». Глаза у Мейбрика слипались: начинало оказывать действие то средство, что дал ему Лахли.

– Что ж, в любой момент, когда захотите, сэр, – отвечал Лахли все с той же легкой улыбкой.

– Значит, вы считаете, есть еще надежда?

Улыбка Лахли сделалась увереннее.

– Надежда, мой дорогой сэр, есть всегда. – Вот уж на что можно надеяться, так это на то, что тебя хватит апоплексический удар – прямо здесь, в трансе – и что ты избавишь мир от своей жалкой персоны. – Прошу вас, прилягте вот сюда, на кушетку, и не сопротивляйтесь действию лекарства и моего голоса.

Мейбрик с трудом оторвался от мягкого кресла, в котором провел последний час с лишним, излагая историю своей болезни. Он двигался так неуверенно, что Лахли пришлось помочь ему перейти на кушетку.

– Так, а теперь, мистер Мейбрик, представьте себе, что вы стоите на верхней площадке очень, очень длинной лестницы, спускающейся в темноту. С каждым вашим шагом вниз тело ваше становится все тяжелее и спокойнее, высвобождая разум. Спускайтесь, мистер Мейбрик, не спеша – ступенька за ступенькой, вниз, в спокойную и уютную темноту, теплую, ласковую, как материнские объятия...

Уже на двадцать пятой ступеньке м-р Джеймс Мейбрик, эсквайр, погрузился в глубокий транс, блаженно не реагируя почти ни на что.

– Вы слышите мой голос, мистер Мейбрик?

– Да.

– Очень хорошо. Вы были больны, мистер Мейбрик?

– Да. Очень болен. Так много разных симптомов, я даже не знаю, что болит сильнее.

Ну что ж, это нам знакомо.

– Ладно, раз так, мистер Мейбрик, что беспокоит вас больше всего в настоящий момент?

Это был совершенно невинный вопрос, из тех, какие естественно задать пациенту, страдающему от нескольких недугов разом. Все, чего хотел Лахли, – это сузить круг симптомов, беспокоящих этого идиота, с тем чтобы внушить в эту одурманенную отравой башку представление о том, что боль сделалась после сеанса слабее. Он не раз с успехом проделывал это с другими пациентами, страдавшими не столько от настоящей болезни, сколько от истерии и неврозов. Он давно уже с интересом следил за работами этого типа из Вены, д-ра Фрейда, и начал сам экспериментировать с...

– Эта сучка!

Джон Лахли едва не упал со стула.

Одурманенное снадобьем лицо Мейбрика перекосилось от ярости.

– Это она беспокоит меня! Эта чертова сучка, она беспокоит меня больше всего на свете! Шлюха бессовестная! Она и ее хахаль! Богом клянусь, я убью их обоих, как убил ту маленькую грязную проститутку из Манчестера! Я вытряс из нее жизнь голыми руками, а сам все думал об этой сучке! Ну, не то чтобы это было слишком приятно, хотя, клянусь глазами ее бесстыжими, жаль, что это было неприятно! Я вытрясу жизнь из этой суки, ей-богу вытрясу, я взрежу ее своим ножом, и этот чертов Брирли, он еще поплатится за то, что трахал мою жену...

Довольно долго Джон Лахли, не в силах пошевелиться, с разинутым ртом слушал этого проклятого торговца хлопком. Ему просто не приходило в голову, что он может сделать в этой ситуации. С подобной жаждой убийства он еще в своей практике не сталкивался. Как он там говорил? «...убил эту маленькую грязную проститутку из Манчестера... вытряс из нее жизнь голыми руками...» Джон Лахли вздрогнул и повернулся в кресле. В прихожей его слуга отвечал какому-то нетерпеливому посетителю.

– Ваше высочество? Прошу вас, заходите! Что-то случилось, сэр?

– Мне нужно немедленно поговорить с доктором, Чарльз!

Принц Альберт Виктор... И, судя по голосу, в изрядной панике.

Джон Лахли свирепо покосился на чертова торговца хлопком – лежа на кушетке, тот продолжал бормотать что-то насчет того, что выпотрошит свою жену за блудодейство с каким-то козлом по имени Брирли, про дневник, который едва не нашла одна из служанок, что чуть было не привело ко второму убийству, и еще про какую-то комнату, что он снял на Миддлсекс-стрит в Уайтчепле, чтобы укокошить еще много, много грязных шлюх... Лахли слушал и испытывал к нему такую ненависть, что ему пришлось стиснуть кулаки, чтобы не пристрелить того на месте. Назревал кризис всей его карьеры, а ему приходится тратить время на маньяка-убийцу!

– У доктора Лахли сейчас пациент, ваше высочество, – доносился из-за двери голос Чарльза. – Но я немедленно дам ему знать, что вы здесь, сэр.

Лахли склонился над Мейбриком и стиснул его за плечи с такой силой, что у того, должно быть, остались синяки.

– Мистер Мейбрик! – настойчиво прошептал он тому в ухо. – Я хочу, чтобы вы замолчали. – Замолчите сейчас же!

Купец послушно стих.

Слава Богу!..

Лахли всмотрелся ему в лицо, подождал, пока уймется дрожь в руках, в два шага пересек комнату и распахнул дверь, как только Чарльз постучал.

– Да, Чарльз? Я слышал, как пришел его высочество. А, ваше высочество! – Он шагнул вперед и протянул руку внуку королевы Виктории. – Добро пожаловать в «Тибор». Вы ведь знаете, мой дом всегда открыт для вас, днем и ночью. Не угодно ли вам пройти в гостиную?

Чарльз поклонился и, исполнив свой долг, растворился в глубине дома. Принц Альберт Виктор Кристиан Эдуард был высоким молодым человеком симпатичной наружности, с впечатляющими темными усами, шеей столь тонкой и длинной, что ему приходилось носить слишком высокие воротники, и самыми глупыми глазами из всех, что Джону Лахли приходилось видеть на человеческом лице. В руках он вертел скомканные сафьяновые перчатки. Дерганой, нервной походкой проследовал он за Лахли по коридору. Джон тщательно закрыл дверь, усадил своего пациента в кресло и налил ему основательную порцию бренди. Альберт Виктор, известный самым интимным своим друзьям как Эдди – а из всех интимных друзей Эдди Джон Лахли был самым, самым интимным, – проглотил бренди одним отчаянным глотком и тут же поспешил изложить причину своего прихода в таком состоянии.

– Я конченый человек, Джон! Я пропал... о Боже!.. ты должен помочь мне, подсказать мне, что делать... – Эдди в отчаянии схватил Лахли за руки. – Я пропал! Ему нельзя позволить этого, ты же понимаешь, что со мной станет! Кто-то должен остановить его! Если моя бабка узнает... Боже праведный, это же погубит ее доброе имя, опозорит всю семью... Боже мой, да все правительство полетит к черту, ты ведь знаешь, что творится, Джон, ты сам мне говорил: все эти волнения среди рабочих, что мне делать? Он угрожает... угрожает! — требует денег, иначе катастрофа! Боже, я погиб, стоит хоть слову просочиться наружу... Бесчестье, тюрьма... Он слишком много на себя берет! Это уже вне рамок цивилизованного закона, Божьего закона... дьявол его побери!

– Ваше высочество, прошу вас, успокойтесь. – Он высвободил руки из вцепившихся мертвой хваткой пальцев Эдди и налил еще порцию бренди, основательнее первой. Впрочем, она исчезла с такой же скоростью. Он погладил Эдди по длинной шее, снимая напряжение, и сумел-таки успокоить его до такого состояния, чтобы тот смог говорить более внятно. – Ладно, Эдди. Теперь расскажите мне медленно, что случилось.

– Помнишь Моргана? – неуверенным шепотом начал Эдди.

Лахли нахмурился. Разумеется, он знал Моргана. Морганом звали паренька-валлийца из Кардиффа, служившего главной приманкой одного из дорогих вест-эндских борделей – как раз здесь, на Кливленд-стрит, известной не только художниками и галереями, но и забавами для гомосексуалистов. Едва узнав, что его билет в мир славы, процветания и политического влияния увлекся пятнадцатилетним мальчишкой-проституткой с Кливленд-стрит, он накачал Эдди своими снадобьями для лучшей восприимчивости и в резкой форме потребовал от него немедленно прекратить с тем всякие отношения.

– Так что с Морганом? – негромко спросил Лахли.