Дитя Плазмы, стр. 48

– Жми до ближайшего аэропорта! Получишь триста долларов!

Водитель икнул. Наверное, было от чего. Задняя дверца захлопнулась сама собой. Парочка незадачливых пассажиров ошеломленно попятилась. Все трое чуяли неладное. Водитель хотел было что-то возразить, но, видимо, вовремя вспомнил о трехстах долларов. С мягким гулом такси тронулось с места.

Глава 9

Уже через десять минут, подчиняясь воле странного пассажира, водитель повернул к Мемфису. Гуль и сам подивился неожиданной метаморфозе, что претерпело его сознание. Пытаясь хоть как-то объяснить свои действия, он набрел на совершенно сумасбродную мысль. В то время, как он командовал бедолагой шофером, некто – более прозорливый и властный управлял им самим. Впрочем, имелись и другие версии – менее нелепые и фантастические. Вцепившись в них хваткой бультерьера, Гуль осторожно, шаг за шагом выбрался с предательского наста на твердую почву, приводя в порядок мысли и душу.

Прежде всего ему следовало задуматься над тем, что поджидало его впереди. Любой бред в нынешнем положении являл собой непозволительную роскошь. Если Йенсен парень не промах, а в этом Гуль успел убедиться, то он безусловно догадается, куда в первую очередь двинется распаленный клиент. Кроме того был Корбут, маленький носатый экстрасенс, который умудрялся следить за ним на расстоянии. И Гуль не сомневался, что в аэропорту Каунт-Сити его уже ждут меднолицые супермены в бронежилетах, с оттопыренными карманами, в которых таились вороненые игрушки. Впрочем, могло быть и так, что, опасаясь лобового столкновения, они стали бы действовать более осторожно, послав на все близлежащие крыши людей со снайперскими винтовками. Он был для них всесильным монстром, но они также знали, что три-четыре разрывных пули вполне способны уложить его на землю. Пусть и ненадолго. Одного-единственного часа хватит, чтобы спеленать его по рукам и ногам, а после доставить в любую точку планеты.

Так или иначе риск угодить им в пасть был слишком велик. Поэтому, вероятно, и возникла идея путешествия на такси.

Гуль заставил себя улыбнуться. Ему хотелось думать, что в Мемфис он движется по своей собственной воле. Да и почему, собственно, нет? Они хотели перевезти его в Мемфис – вот и пусть порадуются. Он переправится туда самостоятельно. Как пить дать, этого варианта они не предусмотрят. И даже когда он сам сообщит им об этом, они не сразу поверят. То есть Йенсен-то, возможно, и поверит, но это уже ничего не изменит. Гуль успеет от них оторваться, на деле доказав, что между ним и движением каракатицы нет ничего общего.

А в общем причина, по которой Гуль отправлялся в незнакомый город, складывалась из двух слагаемых. Во-первых, он не хотел тех жертв, о которых столь горячо толковал Джек. Во-вторых, продолжал надеяться, что цель каракатицы – вовсе не он. И когда он им позвонит, ошеломив новостью о своем новом местонахождении, им придется это признать. Гуль даже представил себе, как это произойдет. Наверное, пройдет минута-другая – и неуверенно, с явным разочарованием они сообщат, что с ней все то же и все так же… И вот тогда все окончательно встанет на свои места. Гуль обретет свободу, а с Джеком Йенсеном и его доброй миссией будет покончено. Если кто и рискнет возобновить охоту, то это наверняка будут не исследователи из НЦ. Соответственно и расправляться с ними Гуль станет без церемоний. Он не знал, что такое подземные лаборатории Пентагона, но догадывался. И заранее не желал иметь с ними ничего общего. Гуль не воспринимал идей Пилберга, полагая, что война – это всегда дурдом, пляска отпетых безумцев и шейк в минуту общего вальса. Вот и пусть пляшут те, кто хочет, у кого желтый билет и бицепсы в пятьдесят сантиметров. А генералы и президенты пусть выводят на бойню своих внуков и сыновей. А он из другого теста и никогда не видел особой радости в том, чтобы причинять посторонней жизни боль. Во всех странах и во всех городах должна процветать одна-единственная конституция – с правом на жизнь без права посягать на жизнь посторонних. И если дома, в России, кто-то, поддавшись искушению, попробуют приставать к нему с теми же предложениями, он и там разберется с ними по-свойски. Иначе на кой черт вся его телепатическая мощь! Он хочет быть нормальным человеком – и он им станет!..

Без особого удивления Гуль покосился на спидометр. Что-то около ста шестидесяти километров в час. Напряжение пассажира передавалось и водителю. Оба спешили, и автомобиль заметно водило из стороны в сторону. Виновата была не дорога. Боковой ветер дышал неровно, с непредсказуемыми паузами на вдох. Оттого и запаздывало управление. Теперь-то Гуль знал, что при такой скорости воздух становится плотным и упругим, как резина. Он познал это на себе и какой-либо тревоги уже не испытывал. Последние недели изменили не только тело, но и дух. Скорость, какая бы она ни была, уже не пугала недавнего солдата.

Откинувшись на сидении, он всматривался в проносящиеся мимо щиты с огромными буквами, по мере движения складывая их в слова и получая англоязычную бессмыслицу. Иногда он кое-что понимал, но корневое содержание рекламных восклицаний до сознания практически не доходило. Как можно было рекламировать какие-то «хот-доги» и «гамбургеры», когда в мире гремели ядерные раскаты и где-то ворочалась гигантская тварь, одним шевелением способная снести целый город! Пестрая суета плесенью опоясала земной шар. Бултыхаясь в сладковатом ворсе, люди не хотели знать ничего иного. И потому ничего не успевали. Когда мерилом суеты является суета, прожить жизнь невозможно. Жизнь протекает сама собой. Из крана в раковину, а оттуда в канализационные водостоки, не вспоив по пути ни единого деревца, ни единой травинки…

Гуль все чаще начинал прикрывать тяжелеющие веки. Разглядывать окружающее становилось невмоготу. Вспухающим шаром солнце клонилось к горизонту, увидев и рассмотрев на этой стороне Земли все мало-мальски заслуживающее внимания. Любопытство толкало его вперед, на новые кругосветные путешествия. Возможно, солнце не знало, что Земля круглая, и всякий раз там, за горизонтом, ему чудилась новая и настоящая жизнь. А возможно, так оно и было, и там, за горизонтом, действительно начиналось новое и настоящее. Только этого человеку уже не дано было знать. Они проживали разные судьбы. Солнце плыло по небу, человек шагал по земле. И первое, и второй взирали друг на друга с одинаковым снисхождением. Смысл человека заключался в том, чтобы согреваться небесной энергией, экономить тепло до конца своих дней. Рассуждения солнца были обратными…

Тем временем такси вторглось в область пустынь, и мутной кошмой на барханы наползла вселенская мгла. Водитель включил фары дальнего света, и машина чуть сбавила ход. Гуль не заметил ни того, ни другого. Ровная, лишенная ухабов дорога усыпила его. Он видел сон и знал, что перед ним сон, но от знания этого не просыпался. Клубящийся густой туман плавал перед глазами и не спешил рассеиваться. Гуль пытался разгонять его руками, но тщетно. Пальцы путались в чем-то жестком и вязком, плечи и кисти ломило от усилий. Лишь минуту спустя он догадался, что змеящиеся молочные разводы – вовсе не туман, а чья-то гигантская спутанная борода. Такие бороды носили, должно быть, их предки – могучие и кудлатые от природы, не знавшие, что такое штанга и тренажеры, но без особого напряжения ломавшие по паре подков. Гуль все больше запутывался в волосяном плену, дергаясь и трепеща, как угодившая в паутину муха. Наконец что-то грузное и большое взмешало воздух, и бородатый туман исчез. Глянув себе под ноги, Гуль увидел, что стоит на земле, но земля была не землей, а хрустальной прозрачности планетой, круглым аквариумом, в глуби которого плавала каракатица. Кажется, Гуль стоял посреди улицы. Дома, деревья, статуями застывшие прохожие – все было отлито из чистейшего стекла. И он скорее не видел их, а угадывал – по глянцевому отблеску, по тонкому абрису, отделяющему явь от яви. Будь взгляд его зорче, он смог бы, пожалуй, пронзить им землю, но рассматривать жизнь на другой стороне планеты не входило в его планы. Он следил за каракатицей, и ничто другое уже не способно было его отвлечь. Тайны мироздания притягательны и неразоблачаемы. Каракатица являла собой одну из таких тайн. Задыхаясь от восторга и ужаса, Гуль лег на землю, лицом приник к хрустальному асфальту. Каракатица не крутилась глупой рыбешкой, она плыла удивительно красиво и грациозно. Что-то в ее очертаниях постоянно менялось, и она становилась похожей то на морского ската, то на змею, то на морского тюленя.