Золотое дно (сборник), стр. 65
влечься от этой страшной картины и вызвать в памяти
другие воспоминания, может, радостные и теплые, из
самого детства, и в глазах у него уже готовно закипали
слезы.
Может, эта горестная одинокость и вы звала в нем
светлое озарение, но только Геля впервые за прожитую
жизнь увидел тогда себя шестилетним в дедовой к а р а
кулевой шапке, в маленькой белесой пальтушке с боль
шой розовой заплатой на груди и серых катанцах с з а
гнутыми носами и рыжими кожаными обсоюзками. Р у
кавички он давно бы уже потерял, но они спасительно
болтаются на тесемке двумя мерзлыми катышами, в
которые страшно совать даж е промерзшие пальцы, и
219

рые от холода ладошки и сует их под распахнутую
пальтушку, в остатки тепла. Геля бегает по мосткам
меж накиданных лопатой длинных сугробов, таская за
собой санки с железными полозьями, и бормочет мерз
лыми губами «ту-ти-у». Он что-то воображает, может,
самолет или машину, порой дергает санки в вираже,
опрокидывает, снова ставит на полозья и садится вер
хом, занося передок на себя и отчаянно гукая; порой
он оборачивается, словно кого поджидает, но из-
за сугробов, как из глубокого оврага, видна Геле лишь
заснеж енная крыша с черными отростками труб. Но тут
слышит он, как брякает дверное кольцо, легко поскри
пывает крылечко под торопливыми шагами, потом вы
ныривает овчинная шапка: она то вырастает над сугро
бом, то вновь скрывается, и кажется, что там прячется
злой человек. Геля воображает, что там разбойник, хо
тя давно знает, кого увидит, ибо ради этой минуты и
мерз весь последний час на расхолодной улице, и он
тут же затевает игру: таится и крадется мостками, при
жимаясь к сугробам и заранее расплываясь в улыбке
всем круглым веснушчатым лицом.
Он выползает на коленках к крыльцу, осторожно
выглядывает из-за сугроба, не предполагая, что дедова
шапка, которую он носит, уже вы дала его, и грозно ух а
ет, а баба М аня, которая давно услыхала Гелькино со
пение, притворно пугается, смешно подскакивая обеими
ногами, и хлопает себя по бокам: «Ой, кто это? Ну, Ге-
люшка, как ты напугал старую бабку!». Но левый круг
лый глаз смеется, черный, как смолевая капля, и левая
бровь смеется, круто сбегая к переносью, и орлиный
нос спускается еще ниже и вздрагивает над верхней гу
бой, и рот распахивается широко и свободно, открывая
несколько крепких желтых зубов, и овчинная мужская
шапка тоже смеется и подпрыгивает на жестких воло
сах, а ушко одно, заткнутое по-мужичьи калачиком,
вываливается и размахивает обкусанной тесьмой. И
только правый глаз у бабы Мани не смеется, он будто
подернут белой пленкой, и его обтекают кругом мелкие
частые морщинки. Этот глаз заливает быстрая и лег
кая неживая слеза, и баба смахивает ее мизинцем.
Геля слыхал, как старшие часто повторяли между со
бой, когда не было бабы Мани около, что она правый
220

войне, и если она и дальше будет переживать, то
ослепнет совсем...
Война кончилась, но в доме голодно, баба, вернув
шись с работы, до поздней ночи вышивает прорезные
занавески. К воскресенью у нее кое-что подкапливается
из рукоделья, и за этот день ей нужно сбегать за д в а
дцать километров в окрестные деревни, обменять про
резные занавески на творог и сметану, а к ночи вер
нуться уже обратно. Потому бабе М ане некогда долго
рассусоливать с внуком, она расставляет на легких
санках-чунках тару: всякие бидончики и коробки, один
ставит вверх дном и со словами: «А ну, Саврасуш ка,
трогай!» — подхватывает Гелю под мышки и усаж ива
ет его на упругое захолоделое донце, оправляя у внука
на коленях пальтушку, чтобы не поддувало, будто соб
ралась она тащить его с собою через безлюдный лес. А
сама уже покряхтывает, сует голову в обмерзшую пет
лю, сутулит узкую спину, привычно кренится вперед, и
тонкая шея как-то жалобно напрягается, вытягиваясь из
воротника. Бабуш ка идет неспоро, вразвалку, немного
косолапя растоптанными своекатанными валенками, и
коричневая вигоневая юбка, остывая на морозе, с хру
стом натягивается на морщинистых голяшках.
Дорога накатана до блеска, и полозья, прихвачен
ные морозцем, поначалу трогаются неохотно и скрипят,
потом отогреваются и скользят вольно, а Гелька сидит
на этакой-то верхотуре, закрыв глаза и подставив лицо
солнцу, и ему кажется, что он летит и кружит над
землею легко и беспомощно. Порой его уж совсем кре
нит на сторону, и он готов свалиться в санную колею,
но Геля упорно не открывает глаз, а ждет, когда нач
нется спуск. Он слышит, как баба М аня обегает чунку
кругом и, не снимая с плеча веревочную петлю, за ск а
кивает на санный полоз, потом одной ногой по-ребячьи
отталкивается от тропы, а руками обхватывает Гельку,
наваливается на него — и они вдруг стремительно п а
дают в холодную пустоту. Ветер неудержимо бьет в
лицо и застревает в горле, сердце замирает, а потом
отчаянно прыгает вверх, и округлые холодные пупырки
бегут по коже. А баба М аня хохочет, и в лад ей радост
но звенькают, колотятся боками бидончики, когда под
полоз летит раскатанный ухаб. У самой подошвы горы
221

перо, потом заваливает набок, и Гелька вместе с посу
дой летит в снег. А баба М аня достает его из сугроба,
ласково шлепает пониже спины и ворчит: «Соблазнил
опять бабку, на грех направил. Серьезности в тебе,
Гелька, нету». Потом ползает в снегу, собирая бидон
чики и раскатившиеся крышки. Но вот снова настраи
вается на долгую ходьбу, опять впрягается в мерзлую
лямку, обминает ее на правом плече, чтобы удобнее
леж ала и не терла, достает из широкого нагрудного
кармана, пришитого к внутренней стороне фуфайки,
французский переводной роман (от маменьки, вологод
ской купчихи, привычка) и бормочет: «Опять зап ам я
товала, на какой странице в прошлый раз споткну
лась». Она листает книгу длинными нервными пальца
ми и уже забывает о внуке; мерно перебирая катанца-
ми, идет она по безлюдной дороге, а Гелька смотрит ей
в спину, каждый раз удивляясь и мысленно примеряясь,
как можно на ходу да с одним-то глазом читать тол
стенную книжищу...
*
*
*
Д а, так и не проводил он тогда бабу Маню в по
следнюю ее дорогу. Геля смотрел на выцветшие мост
ки, словно бы покрытые инеем и побитые обочь зеле
ными лиш аями, и чудилось ему, что сейчас за поворо
том прорастут тихие старческие шаги и у крыльца, сто
рожко щ упая бревенчатую теплую стену, покажется
баба М аня. Она в розовой трикотажной кофте и вель
ветовой юбке, на ногах обрезанные катанцы; бабушка
высохшими руками щупает стену, словно в темноте се
ней отыскивает дужку дверей, и ногу она переставляет
неровно, далеко вытягивая катанец вперед, будто хочет
появиться незамеченной. Вот уже пятнадцать лет как
баба М аня ослепла совсем, волосы на голове посеклись
и пожелтели, обнажив большие хрящеватые уши, а на
когда-то прекрасных черных глазах леж ат белые птичьи