Золотое дно (сборник), стр. 62
мой середине и даж е существует его покровитель, тол
стогубый лысеющий человек в синих кавалерийских
штанах и бязевой солдатской рубахе. О казалось, что у
Крони имеется своя мятая алюминиевая чаш ка и свое
изголовье, где под жгутом соломы лежит деревянная
209
по сто граммов старого хлеба и плеснули в чашки к а р
тофельного супу, покровитель начал кормить его с
ложки, нависая над Кроней мосластым широким телом,
а пустой левый рукав бязевой рубахи бесплотно и ще
котно ложился на Кронину грудь.
Солдатову внезапно захотелось есть, его разд р аж а
ло, как медленно, подставляя под лож ку кусок хлеба,
подносит ее покровитель, и Кроня, выхватив чашку,
стал пить жидкий суп через край, обливая подбородок,
шею и как-то тревожно и опасливо оглядываясь вокруг.
— Ну, мальчик, очнулся? — незлобиво сказал по
кровитель и обтер Кронину шею пустым рукавом, кото
рый, наверное, заменял полотенце.— Р аз очнулся, при
дется продолжить одиссею. А для многих она уже кон
чилась, да-да, мой мальчик, позволь мне так тебя н а
зывать. Здоровее были люди, но кончились, потому что
не им, а тебе суждено жить. Потому что у каждого
есть своя становая ж ила, есть такая ж ила в человеке,
но где она, никто не знает. А есть... — Однорукий по
кровитель еще что-то долго говорил, смешно шевеля
мохнатыми бровями; казалось, что и брови пытаются
что-то сказать свое, но лишь беззвучно играют на мор
щинах лба.
Кроня подогнулся в коленках и, не слушая, что го
ворит сосед, осторожно повалился на бок, заглуш ая в
себе боль и голод. У восемнадцатилетнего Крони не
было прошлого, а было лишь настоящее. И в свои во
семнадцать он уже безразлично принимал чужую
смерть, потому как этих смертей было столь много, что
они не волновали закаменевшую душу, были посторон
ними и какими-то ненастоящими: словно недвижных
людей ненадолго вынесли из школы, чтобы только н а
кормить и привести в порядок. Но сейчас Кроня не мог
себя представить мертвым: он очнулся, и соки жизни
уже будоражили его.
— Человек не знает, что управляет им, — все гово
рил однорукий, и Кроня подумал, что он, наверное, или
бывший поп, или учитель. — Случается ж е так, боже
мой: от пули ушел, из моря ледовитого выплыл, д аж е
из самолета выпал и уцелел, а однажды., шел босиком
по своему двору, — может, двадцать лет не видал дом и
по траве босиком не ступал, а хочется походить по ней
210
наколол — и никто уже не спасет... Вот как тут понять,
а? — спросил однорукий, но Кроня промолчал, потому
что он еще не умел размыш лять и не было к этому осо
бой охоты. Сосед покряхтел и вплотную ласково при
валился к парню: он дышал с хрипотцой, что-то внутри
у него булькало, переливалось и посвистывало, и Кроня
подумал, что так, бывало, спал отец Спиря после по
коса. ^ Б язевая рубашка соседа согревала спину, и р а
неный, лежащ ий справа, тоже отдавал часть своего
тепла, но Кроня все не мог согреться и усмирить круп
ную дрожь и всем телом ж ался к чужой горячей коже.
А через неделю — да-да, это было, пожалуй, через
неделю — раненых рассортировали последний раз. Ко
стлявый унтер приказал встать и тех, кто не мог под
няться, убивал, как больных усталых лошадей: выстрел
в ухо. Кроня Солдатов посторонне смотрел на происхо
дящее, и вдруг взгляд его столкнулся с глазами кост
лявого унтера, тот засмеялся, показывая крепкие ж ел
тые зубы, и что-то сказал врачу, который безучастно
стоял в дверях.
Странная игра началась, и бессловесной игрушкой
в ней волею обстоятельств стал Солдатов. Выстрелы
приближались к нему, а Кроня безучастно леж ал, будто
желанно ожидая смерти. Порой он переводил взгляд
на однорукого, тот стоял навытяжку, закаменев суту
лой спиной, и только лицо с большими ушами, дольны
ми морщинами на щеках и войлочными бровями напря
женно жило и мучительно вздрагивало, потому что
этот человек понял разговор и сейчас знал что-то, не
ведомое другим.
Внезапно босыми жесткими пальцами правой ноги
он больно ткнул Кроню в бедро и сказал едва слышно
одними губами:
— Ну вставай же, мой мальчик, иначе твоя одиссея
кончится, не начавшись, и мне будет обидно за твою
юную жизнь... Ну шевелись! — вдруг закричал он не
терпеливо и зло, а лицо покрылось влажной бледностью
и глаза испуганно и потерянно метнулись по зале.
Кроню это лицо смутило и взволновало, а костля
вый немец, легко сутулясь, неспешно и как бы обречен
но придвигался к нему, и ободряющая улыбка — мол,
держись, ведь умереть так просто — жила на его де-
211
Кроню, и он внезапно подумал, что смерть действитель
но пришла за ним. И видя ее в лицо, ощущая ее зноб
кое тяж елое дыхание, он попятился по осклизлой соло
ме в самый угол и, цепляясь пальцами за влажную
ш тукатурку стены, стал косо приподниматься, будто
собирался влезть на стену и нащупывал ладонями вы
боины, искал, куда удобнее поставить ногу. Так, при
тираясь спиной к стене, Кроня разогнулся и встал
впервые за много дней, а немец, холодно улыбаясь, по
дошел к Солдатову и небрежно, будто играя, толкнул
его в плечо. Но Кроня устоял и даж е шагнул вперед и
через плечо костлявого унтера увидел на болезненном
лице капитана горькую холодную усмешку, и опять вне
запно подумал, что все будет хорошо и он, Кроня Сол
датов, проживет долго-долго.
Потом всех, кто мог двигаться, вытолкнули из шко
лы на пустынную сельскую улочку под низкое набух
шее небо, конвой оцепил горстку измученных людей и
погнал в сторону синей напрягшейся тучи. Стоял ноябрь
на самом рождении, по сторонам разлившейся дороги
леж али сугробы обмороженных до черноты листьев, де
ревья в садах были раздеты и холодны, окна в уцелев
ших домах темны и сиротливы, и по всему селу было
разлито неспокойное чувство тревоги и ожидания.
Пленных гнали спешно, словно торопились оставить
село за спиной, очутиться в одиночестве в пустых полях
и покончить со всем этим делом. Кроня проваливался
по колено в лужи, кальсоны вязали мокретью ноги,
влажный промозглый ветер студил тело, и Солдатову
страшно подумалось, что ему не дойти даж е до края
улицы. Он дышал хрипло, грудь рвалась от мокрого
каш ля, и Кроня, глядя под ноги, боялся упасть и з а
хлебнуться в густой дорожной жиже. Но внезапно его
кто-то поддержал, просунув руку под мышку, и голую
спину оцарапал заскорузлый рукав рубахи.
— Кто ныне рано ложится, тот совсем не встает, —
услышал Кроня знакомый хриплый голос, но не отве
тил, ибо не было ни сил, ни охоты, а лишь благодарно
взглянул в бровастое, совсем стариковское лицо.
А когда покидали село, закрапал дождь, редкий и
тяжелый, как град, и сквозь нечастую сетку дождя
Кроня вдруг разглядел осевший к дороге неухоженный
212
