Золотое дно (сборник), стр. 56
манием, приглашают кого-то другого, порой с простой
медалькой «За отвагу», но тут вдруг застеснялся — уж
больно прозаично все выходило, — закочевряжился
легко: «Какой я герой, вы меня с кем-то спутали, Алев
тина Григорьевна, у нас в Слободе только настоящих
героев восьмеро да трое приравненных к ним как пол
ных кавалеров Славы, а у Игнатия Енфимова, скажу
вам по секрету, есть даже четыре Славы, хотя по ста
тусу такого и не положено, но он вот имеет...»
Чудинов еще пожался, но прийти пообещал. Быстро
прогнался по памяти и припомнил, что хотелось. А ве
чером, вдохновляясь и холодно потея от непонятной
робости, похожей на страх, — ему все казалось, что
кто-то подслушивает, чужой и злой, — Чудинов расска
зывал, как по-ударному работал на самоходном понто
не, как его потопили, но он остался вместе с десантом
на чужом берегу и стегал из пулемета по немцам,
а потом — тут Федор Максимович смущенно пожимал
короткими плечами и показывал на ноги, — командир
спросил добровольца, и он, Федор Чудинов, изъявил
согласие. Дождливой октябрьской ночью переплывал
реку Великую: шинелька намокла, да еще автомат,
да три гранаты на дно тянут, а сверху проклятые ра
кеты, и фашисты огнем поливают... В общем, рекой
овладел, отлежался на берегу и пополз к своим, теряя
сознание, но все же боевой долг выполнил, и помощь
к боевым друзьям поспела вовремя. А он вот от холода
застудил ноги, едва не отсадили их напрочь, да повез
ло, так сказать, нашелся врач, который понял необхо
димость его ног в будущей жизни.
Чудинов распалился, порой, правда, что-то смутно
тревожило, и он оглядывался на дверь, будто опасаясь
неожиданного гостя, но дверь не открывалась, и Федор
Максимович пожимал плечами и виновато улыбался.
Гнедые глаза его завлажнели, толстые брови подраги
вали и словно рождали грозу, потому что в темной глу
бине зрачков сверкали искры.
Потом, как принято в таких случаях, Алевтина Гри
горьевна спросила у ребятишек, не желает ли кто за
дать дополнительный вопрос, и один носатый парниш
190

нова и любитель чужих огородов, ехидно, как по
казалось, спросил, что такое понтонер. И Чудинов тор
жественно объяснил, что понтонер — это боец, кото
рый своими двигательными средствами способствует
перемещению через водные рубежи.
Но объяснение Федора Чудинова мало кто понял,
хотя, наверное, слово «понтонер» ужасно всем понрави
лось, потому как оно долгонько шелестело в классе, буд
то таило в себе особый неопределенный смысл и при
вкус, щекотало язык. С тех пор, стоило Чудинову пе-ред
его уроком рисования появиться в конце школьного ко
ридора, как кто-нибудь из ребят, толпившихся возле
класса, просовывался в дверь и кричал: «Понтонер идет!»
Словечко было круглое, и оно очень скоро покатилось
по семьям, а потом — чуть стыдливо, но уважительно—
и по всему городу. Так Федор Максимович Чудинов
стал Федором Понтонером. Но у него, как и у всех жи
вых людей, были мелкие враги и недоброжелатели, ко
торые называли его совсем низко: «Федька Понтон»,
а то и хуже: «Федька Понт».
*
•*Т
Пока дотащил бревно, взмок Федор Понтонер как
окаянный, но вслух ни разу не чертыхнулся, не хулил
свою судьбу, а за дощатой загородкой повалился на
просохший холм песка, как подрубленное дерево упал,
руки раскинул и поколотил о землю в удовольствие
широкими, дресвяной жесткости кулаками, потому что
был Федор в благостном расположении духа. «Две тре
ти земляной работы прикончил, пожалуй, самые труд
ные две трети, ведь по ведрышку черпал песок, а вели
ка ли от Тальки польза, хотя, как в жены ее брал, уп-
реждал-выговаривал: «Для чего кузнец клещи кует?
Чтобы руки не жгало. А для чего мужик бабу берет?
Чтобы пособляла». Здоровая жена — хулить нечего.
Может, позвать ее да спустить бревно в погреб... Иль
завтра с утра: заодно поможет и песок черпать, он ведь
как текучая вода, такая уж шельма, в каждую дырку
лезет. А у Тальки еще мода некрасивая шутить: стоит
©верху да сапогом резиновым, будто в шутку, песок
подталкивает, словно мужа захоронить хочет. Надо ей
191

мужа живьем в земле хоронить... Но, слава те богу,
комнатку уже оборудовал, потайную комнатку, тут во
енному блиндажу перед нею уступить: бревна в три на
ката, не бревнышки, а лиственница хорошая, да гравий
с цементом уж так любовно лег, будто по самым миро
вым образцам, и сверху земли метра полтора, и дер-
нинкой, дернинкой застлал. По своему проекту строил,
до самого нужничка усек, грешным делом, даже интел
лигентному человеку зайти вечерком, вернее, спустить
ся да представить, что он вроде бы один во всем мире,
и то приятно. Эх, Федор Максимович, со стороны могут
сказать, что индивидуалист ты, высшей марки индиви
дуальный человек, а я приму это, приму как компли
ментацию. У Федора Чудинова ничего из рук не выпа
дет: вроде бы из пустяка, а за год, не пьянствуя, не
развратничая, как некоторые (знаем, знаем, от нас ни-
ни...), живя законным тихим образом, приличный бун-
керок оборудовал, плитой древесной обшил да печку
чугунную поставил, такая чудесная печечка, уж веком
не треснет и не прогорит, хоть сутками палом пали. И
столик не забыл, и скамейки для сиденья там, для
спанья, и кладовочка с вентиляцией: такую кладовочку
продуктами забить — год жить можно, не стесняясь ли
холетья, да и выход запасной есть, он вроде бы и во
досток, но он же и выход.
А жена все небось думает, что погреб рою, одного
не поймет, дура, зачем нам два погреба, а я ее хитро
так обвел, мол, нынешний что-то киснуть стал, запах
нехороший дает. И не понять ей — где ей понять жен
ским умом? — что снаружи это вроде и погреб, и крыш
ка на срубе с замочком (на всякий-який, от лишних
любопытных глаз), а внизу-то потайная дверка. Только
шасть туда — и вроде бы есть я, а вроде и нет меня,
как хочешь пойми, и никакая бомба не достанет. Во
дички захотел — ведрышко спустил: вот она, водичка,
без всякой тебе радиации; в кладовочку руку запустил,
а там продукт всякий. А много ли мне одному надо, я
по-китайски: щепоточку риса — вот и сыт, как божья
птичка... Говорят, войны не будет. Врут люди, только
себя предрасполагают к отдыху да в шутку планируют
перед телевизором, как простынкой будут закрываться
в случае того самого взрыва. А пока есть на земле хоть
192

будут. Ну и пусть грызутся, а я, спасибо, прошлой
войной сыт — ведь не каждого так бомбами постегало,
и не каждый умирал на земле да заново воскресал, а
со мной, Федором Чудиновым, такое случалось. А нын
че я жить хочу, я долго жить буду, всех дольше буду
жить», — с маленькой снисходительной радостью думал
Понтонер, глядя в блеклое отгорающее небо, на легкий
косой свет, что ложился на лицо и неярко слепил гла
за, на суетливого жаворонка, словно боящегося упасть
с небес и все же пропадающего в дальних серебристых
овсах, на толстую полосатую медуницу, покинувшую