Том 5. Стихотворения 1941-1945. Статьи, стр. 3
* * *
Я не с пустой котомкою,
Возок мой не с поломкою,
А все ж я повесть комкаю,
К концу ее клоня.
От продолженья повести.
Скажу по чистой совести,
Я ухожу: мотня.
Картинно-карусельная,
Чем повесть станет цельная?
Поездка – двухнедельная,
Я ж описал… три дня.
Берет меня смущение.
Что стоит посещение
Хотя б одной Москвы!
Торгово-богомольная
Москва первопрестольная,
Осмотр ее, все случаи
Банкетов и жратвы
Возьмут, сочтем за лучшее,
Огромных три главы.
Материал значительный,
Местами – помрачительный,
Но длиннотой грозит.
Итак, я заключительный
Теперь беру визит:
Все немцы – гости в Питере!
По самой лучшей литере
Устроен им прием.
Но мы осмотров питерских
С дворцов и до кондитерских
Опять же не даем.
Всем немцам отъезжающим,
Свершившим свой обет,
Событьем завершающим
Прощальный был обед.
Вот что на основании
Веденных дневников
Об этом расставании
С гостями из Германии
Писал доцент Вилков:
Прощальный обед прошел живо, весело, в приподнятом настроении. На обед были приглашены германский посол при русском дворе, товарищ главноуправляющего землеустройством и земледелием А. А. Риттих, главный ревизор землеустроительного комитета А. А. Кофод и некоторые другие чины землеустройства. Были представители и немецкой колонии. Была прочтена телеграмма от председателя совета министров В. Н. Коковцева.
Очень остроумную речь в конце обеда произнес ландрат фон Реймонт. Он задался целью представить нашу экскурсию в цифрах и пришел к следующим выводам: общий вес экскурсантов составлял при въезде в Россию 7238 килограммов и 222 грамма, при выезде же из России он равнялся 8287 килограммам и 391 грамму, так что прирост на каждого экскурсанта составляет почти 10,5 килограмма. Потребление икры составляло в среднем на экскурсанта 7,52 килограмма, у некоторых же оно достигало 15,29 килограмма. Как последнюю цифру оратор приводит процент экскурсантов, высказавших пожелание снова посетить Россию, причем по возможности с женами или другими родственниками. Таких экскурсантов оказывается 100 %. Цифра эта вызывает шумные аплодисменты.
Дадим подсчет упрощенно:
Двенадцать дней пути,
А жиру-то нарощено
По пудику почти!
Уж с первых дней экскурсии
У немцев, – с восхищением
Твердивших и с отрыжкою,
А после и с одышкою:
«Закузка рузкий гут!», –
Костюмы стали узиться.
Терять фасон, кургузиться,
Вдруг затрещат подмышкою,
То где-то ниже талии,
А то еще подалее,
Иль сразу там и тут.
Уже в Москве экскурсии
По номерам гостиничным,
Взяв двери на засов,
Пришлось заняться сразу же
Занятьем первой срочности –
Проверкой швов, их прочности,
Перестановкой пуговиц.
Расшивкой поясов.
Как немцы ни старалися
Держать свой внешний лак,
А в Петербург добралися –
Не знали сами как.
Все стали толстопузые.
Костюмы их кургузые
С чужих казались плеч.
Пришлось, купив готовые,
Себя в костюмы новые,
Просторные, облечь.
И то сказать упрощенно:
Двенадцать дней пути,
А жиру-то нарощено
По пудику почти.
Туристы разжиревшие
С Россией расставалися –
Ну, просто убивалися,
Хвалили всё, что видели,
Словами разливалися:
«Картина в общей сложности…»
«Какие здесь возможности!»
«Ах, этот чернозем!
Вот ключ к добрососедскому
Взаимопониманию!
Его с собой в Германию
На память мы везем!»
«Все, все без исключения,
Поверьте нашим искренним,
Восторженным словам!
В знак дружбы на прощание
Даем мы обещание
Вернуться вскоре к вам,
С детьми вернуться, с женами,
С друзьями и знакомыми».
«Приедем с агрономами
На срок…»
«На срок любой!»
Чуть не сказали: «С кейзером
Вернемся, с нашей армией!»
Но это, разумеется,
В мозгах у них имелося
Уже само собой.
Часть третья
Немецкая оккупация Украины 1918 года
Прошло шесть лет ровнехонько.
К исходу шла всемирная
Жестокая война.
От немцев отбивалася
Уж не Россия царская,
А новая, великая
Советская страна.
Немецкие захватчики
На Украину хлынули,
Пасть хищную разинули –
И над страной, лежавшею
С ножом, ей в грудь водвинутым,
Военной оккупации
Разбойничьим ножом,
Они, как звери хищные,
Клыки свои оскаливши,
Над всею Украиною,
Войною разоренною,
Оравой разъяренною
Свирепо измывалися
И дико упивалися
Повальным грабежом.
Вот тут-то и случилося,
Такое приключилося –
В деревне «Снежнов-Кут»
Раздался крик: «Спасайтеся!
Отряд немецкий!»
«Ироды!»
«Коль хлеба им не выдадим,
Всех мужиков, объявлено,
У нас пересекут!»
В деревню немцы ринулись,
На мужиков накинулись:
«Кде клеп?»
«Дафайте клеп!»
«Эй, ти! Пазлюшай, дедушка,
Твой клеп скорей показывай!»
Но дед, Егор Колодяжный,
Сурово заупрямился,
Врагам сказал: «Я слеп!»
«Ти слеп? Так ми проверимся!»
Связали руки старому,
Бранясь, во двор помещичий
Его поволокли.
Степана Завгороднего
Избили, окровавили
И с мужиками прочими
Туда же привели.
И вот в дому помещичьем
На круглое, широкое
Помещичье крыльцо
Взошло – крестьяне ахнули! –
Военное, знакомое,
До ужаса знакомое
Немецкое лицо.
«Чтоб ты, когда здесь пьянствовал,
Винищем отравился бы,
Котлетой подавился бы!
Чтоб ты тогда издох!»
То был – вот в этом доме же
Лобзавший губернатора
И голосивший «гох»,
Тогда ландратом звавшийся,
А нынче оказавшийся
Риттмейстером, герр Кох!
Пред ним толпой понуренной,
Озлобленно-нахмуренной,
Немецкими солдатами
Вплотную окруженные,
Угрюмо-напряженные
Стояли мужики.
Риттмейстер, брызжа пеною,
На них на всех набросился:
«Ви взе – большевики!
Ви, зволечь, бунтовайтеся!
Наш влясть не признавайт!
Ви нэ повиновайтеся!
Ви клеба не показывайт!
Я будет вас наказывайт!
Семь кожа с вас здирайт!»
Бобёр – помещик, стало быть, –
Подсунул Коху списочек,
Кого из мужиков
Считал он всех строптивее,
Зловредней и опаснее.
Вот барин был каков!
Пороли перво-наперво
Степана Завгороднего.
«Я знайт ефо! Я знайт! –
Кричал так экзекуторам
Риттмейстер разъярившийся, –
Он недофольный з барином!
Он недофольный з немцами!
Пороть его без жалости,
Большая зделать боль,
Чтоб бризгал кровь мужицкая!»
Немецкие секуторы
Вскричали: «Постараемся!»
По-ихнему: «Яволь!»
Спина у Завгороднего
От пояса до ворота
Была вся сплошь испорота,
Уж больше места не было
Кровавым новым полосам.
Но злым, истошным голосом,
От крови охмелевшее,
Бранилося немецкое
Высокоблагородь,
По-русски материлося
И пуще все ярилося:
«Пороть! Пороть! Пороть!»
Пороли всех – по списочку! –
Нещадно, одинаково.
А Кох ногой подрыгивал,
Присвистывал, подпрыгивал:
«Тра-ля, ля-ля, ля-ля!
Иметь ви должен знания:
Ви все и ваш поля
Принадлежат Германия!
Дас гренцлянд, весь Украина,
Немецкий есть земля!
Ми, немец, ваш правительство!»
В деревне шло грабительство
Сплошное, поголовное,
С жестоким применением
Побоев и угроз.
Повсюду немцы шарили,
Мукой, зерном и птицею
Набили – дальше некуда –
Длиннейший свой обоз, –
Метнулись за скотиною,
По огородам, выгону
Охотились за ней, –
Под женский вопль, под горькие
Рыданья-причитания
Забрали всех коровушек,
Волов, овец, свиней,
Забрали и отправили
На станцию – под пляс
Уже самих воителей,
Разнузданных грабителей:
«Не плачьте, глупый жителей!
Ви все без понимания:
Голодный наш Германия
Есть будет ваша мяс!»
Захватчики старалися,
Зерна, скота и птиц
Награбивши, нажралися,
Винища нахлесталися
И похотливо ринулись
Искать, ловить, насиловать
Девиц и молодиц.
А сам герр Кох помещицей
Доволен был весьма:
Ему на шею барыня
Повесилась сама.
Стонал народ украинский.
Центральной предан Радою,
Он немцам стал наградою:
«Все, немец, забери!»
И немцы брали яростно,
Хлеб гнали эшелонами,
Вагоны за вагонами –
С зари и до зари.
Что им народ украинский?
Пусть гложет сухари!
Деревня коль упорная
Хваталась за оружие –
Расправа с ней была:
Деревня непокорная
Сжигалася дотла.
Расправы шли кровавые:
Расстреливали, вешали,
Казнили всех подряд
Не за одно упорство лишь
И не за слово резкое,
А за единый пламенный
Крестьянский гневный взгляд.
Но скоро для насильников
На Украине приняло
Грабительство разбойное
Печальный оборот:
На их разбой, насилие
Ответил забастовками
И боевым восстанием
Разгневанный народ.
Недолго звери лютые
Над всею Украиною
Свирепо измывалися
И дико упивалися
Повальным грабежом.
Нет! Сила-мощь народная,
Крестьянская, рабочая,
Была не вся истрачена:
Страна была охвачена
Пылающим повстанческим
Народным мятежом.
Отряды партизанские
Росли повсюду, множились
Уж не по дням, а, подлинно,
Рождались по часам;
По кличу собиралися,
Умело укрывалися
По балкам и лесам.
Оттуда, из укрытия,
Средь бела дня, при случае,
И средь полночной мглы,
Чуть вороны немецкие
С добычею награбленной
Дозорными приметятся –
На них стремглав бросалися
Украинские соколы
И грозные орлы.
Все немцы всполошилися,
Идти на все решил ися;
Риттмейстер Кох особенно:
Где он пройдет – пожарами
Следы его горят.
Его пути разведывал,
Везде его преследовал,
Грозой шел неотступною
И тормошил без устали
Степана Завгороднего
Повстанческий отряд.
Бойцов в нем было много ли?
На свежую-то ниточку
По пальцам перечесть.
Но Коха все ж «потрогали»,
Оттяпали зениточку
Да пулеметов шесть.
Отряд меж тем все ширился,
Все креп, в конце концов
Сверх сотни накопилося
Отчаянных бойцов.
Была разведка конная,
Команда пулеметная, –
Снарядная, патронная
Добыча заимелася,
Погрохивала пушечка
Немецкого литья.
Степан в соображение
Взял чье-то выражение:
«Чужое снаряжение,
А тактика – своя!»
Учился этой тактике
Степан в боях, на практике,
Но все ж, хоть этой тактикой
Отважной, партизанскою,
Он Коху досадил,
Однако часто, хмуряся,
Он грыз усы с досадою
И трубкою чадил:
Риттмейстера засадою
Накрыть ему хотелося,
Но до поры до времени
Риттмейстер уходил.
Кох, за свои жестокости
Заслугами увешанный,
С лицом злодейским, каинским,
Метался, словно бешеный,
По деревням украинским
До самой той поры,
Когда в самой Германии
Взорвали власть дворянскую
И нечисть офицерскую
Страдания народного
Каленые пары.
Народная Германия
Зажглась огнем восстания.
У Коха дрогнул тыл.
Его солдаты сжалися,
Честней кто – разбежалися,
Утех же, что сражалися,
Уж был не прежний пыл:
До грабежа ли было им,
Коль не увезть и взятого!
Тут Коха распроклятого
Степан-то и накрыл!
Живьем бойцами схваченный,
Риттмейстер озадаченный,
Испуганный, растерянный
Стоял, как волк ощеренный,
Пыхтел, как жирный сом.
Степан сказал: «Товарищи,
Давно я Коху нравлюся,
Так я уж сам расправлюся
С поганым этим псом.
Пусть это будет ворогам
И нынешним и будущим
Расплата и урок!»
Так Завгородний вымолвил.
Наган в руке. Прицелившись,
Степан нажал курок.