Нарисуй мне дождь, стр. 62

диалог с собой, прерываемый звериным рычанием и выкрикиванием ругательств. Их тела отлучены от души, человеческие чувства атрофированы. Их действия подчинены одной единственной цели — поддерживать нужный уровень концентрации алкоголя в крови, он необходим им, как кислород водолазам. Только так они спасаются от внутренней пустоты и мучений, доставляемых им окружающими людьми, иначе скука и бесцельность существования их убьет.

Чтобы собрать на бутылку, иногда они сбиваются по двое-трое в сиюминутные, тотчас же распадающиеся компании. Совместная выпивка поневоле вынуждает их к общению, и они разговаривают меж собой, отпуская свои мрачные каламбуры, состоящие из не смешных нелепостей. Их юмор пропитан бессмысленностью. Эти четверо были исключением, либо так подействовало на них выпитое, либо подобралась необычная компания. Думая о своем, я не слышал начала их бурной дискуссии. Сейчас же, начал наставительно проповедовать один из них, преклонного возраста с блудливыми глазками и белым пухом небритых волос на розовых щечках. Он не похож на тех стариков, что ищут ушедшую молодость на дне бутылки, своей внешностью он скорей напоминает опустившегося пупса.

— Светильник для тела есть око. Это я вам истинно говорю, внимайте. Если око ваше будет чисто, то и тело ваше будет светло. Ежели око ваше будет худо, то и тело ваше будет темно. Если же свет, который в тебе — тьма, то какова тогда тьма?

Напустив на себя строгий вид, вопрошает он, обводя своих собутыльников назидательным взглядом. Те, молча «внемлют», сосредоточенно изучая содержимое своих кружек.

— Помните, возлюбленные братья мои, все мы в руце Божией. Не забывайте об этом, а то много теперь развелось умников-разумников, все колобродят, недовольные, и то им не то, и это не так, не по-ихнему. Все это игралище страстей от лукавого, первое грехопадение человеческое от этого самого приключилось. Я вам так скажу, не счесть соблазнов аспидских, а вы работайте, ешьте, пейте, это от Бога, и сидите себе тихо, язык за зубами держите. В мечтаниях своих человек часто стремится достичь недосягаемого, да к недоступному доступ найти. Однако ж, вследствие этого на пагубу себя обрекает. А потому от умствований тех и мечтаний надо вам подальше себя держать и довольствоваться тем, что Бог пошлет. Заботьтесь о душе вашей, а не о том, что вам есть и что пить. Взгляните-ка на птиц небесных, они не сеют, ни жнут, не собирают в житницы, а Отец наш небесный питает их. Вы же, гораздо ль лучше их? И не заботьтесь, и не говорите: «Что нам есть?» или «Что нам пить?», или «Во что одеться?» Потому как все это от лукавого. Отец наш небесный сам знает, в чем вы нужду терпите. Прейдет время, он сам пошлет вам все нужное. Как высоко небо над нами, так высока милость его. И не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо день завтрашний сам позаботится о своем. Довольно для каждого дня своей заботы, — придав своему комическому лицу значительное выражение, он с подозрением оглядел своих слушателей: не осмелится ли кто возразить?

— Да! Это, да… То есть, нет! Оно-то, конечно так, потому что, что ж… — скороговоркой заговорил и, будто споткнувшись обо что-то, замолчал, худющий пьяница.

На нем распахнутое пальто из добротного серого ратина. Под ним виднеется вылинявшая синяя майка. Он неопределенного возраста, с какими-то жалобными усталыми глазами, с болью выглядывающими из обвисших подглазных мешков. Лицо у него морщинистое, настоящий шмак. Кажется, великая тоска кроется в его морщинах.

— Все будет так, как должно быть, даже если все будет наоборот.

Категорически закончил он, весьма вразумительно сформулировав свою концепцию. Сразу видно выдающегося ума человек. Собравшись с мыслями, он неожиданно заговорил связно, оригинально перенаправив русло разговора.

— Каждый может узнать себя в Библии. В ней записаны все наши чаяния и поступки, начиная от самых возвышенных побуждений и кончая самыми темными закоулками совести, там, где рана, нанесенная первородным грехом, кровоточит у каждого из нас. Но, вот вы сказали, Федор, не заботьтесь о том, что нам пить и она мне, о том же… Говорит: «Денег тебе не дам, хватит пить, алкоголик чертов!» Обратите внимание на обороты, а ведь она у меня филолог, кандидат наук, — он замер, с каким-то недоумением в глазах, а затем, понизив голос до проникновенного, продолжил.

— А вы знаете, почему я пью? Ведь, прежде всего, не выдерживают и спиваются те, кто наиболее остро чувствует дикость окружающего нас общества. Совсем не потому, что они лучше остальных, хотя может быть и лучше, не могу утверждать, но я точно знаю, что они более ранимы, чем другие, прочие. У них от рождения нет защитной оболочки притворства. Их душа реагирует раньше, чем у остальных, как индикатор она отражает неблагополучие общества. К сожалению, они первые поддаются безнадежности и сгорают раньше всех из-за своего обостренного чувства справедливости.

Запрокинув голову, он порывисто бросил в себя остатки пива, поперхнулся и надсадно закашлялся так, как будто силился освободиться от внутренностей.

— Мы сами строим себе тюрьмы и сами себя в них сажаем, а потом сами себя в них сторожим, — меланхолично проговорил один из заседавших за столом с мелкими чертами лица и тонкими, скептически поджатыми губами. Одет он в женский плащ из небесно-голубой болоньи.

Их разговор напоминал беседу глухих. Один, тянул затронутую тему в свою сторону, другой, не обращая на это внимания, говорил о своем. Поистине, «носители подлинных человеческих ценностей»… Худой в пальто с трудом отдышался, весь преобразился, будто проснулся, глаза его засверкали болезненным блеском. Он быстро заговорил осипшим голосом.

— Меня утомляет эта всеобщая густопсовая враждебность, неискренность отношений, когда на транспарантах: «Все — для народа», но ничего для человека, «Человек человеку — брат», а на деле «Человек человеку — волк», все эти попугайски повторяемые тавтологические избитости! Меня душит заполонившее все вокруг двоедушие, когда на кухне каждая семья говорит одно, а на работе, начинает говорить совсем другим языком, как марионетки вскидывая руки во всеобщем идолопоклонническом жесте: «одобрям!» Это нескончаемо бессмысленное мычание: Мы! Мы! Мы! «Мы поддерживаем!..», «Мы крепим единство!..», «Мы еще теснее!..» — он запыхался, как от быстрого бега и замолчал.

В наступившей тишине от порыва ветра задрожали в окнах стекла. Его сосед, ежась от холода, с усердием принялся запахивать на себе болоньевый плащ с висящими черными нитками на месте оторванных пуговиц. Через некоторое время он сообразил, что ему