Нарисуй мне дождь, стр. 56
Я знал, что Ли придет на вокзал меня проводить, хоть я и просил ее этого не делать. Долгие проводы — рваная радость. В них нет ничего хорошего, только растравляют душу. Всего несколько месяцев назад я так рвался домой, считал и отмечал в календаре дни до начала каникул, а сейчас не хотел уезжать, здесь оставалась Ли. Если бы она сказала, я бы остался, но Ли словом не обмолвилась об этом. Напротив, радовалась за меня, что я меняю обстановку, еду отдыхать. Она принесла мне в подарок сборник стихов Бодлера. Этот простой знак внимания смутил меня и растрогал. «Цветы зла», прочел я на потертой обложке. Открыв наугад, я зачитал вслух несколько строф.
Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая, Вы, лучезарный серафим…— Все о вас, моя прекрасная Леди.
— Это моя книжка, дала почитать подруге, и никак не могла забрать… — пряча глаза, дрогнувшим голосом сказала она.
Странное отчуждение возникло между нами. Ли была рядом, но многие километры пути, еще не став реальностью, начали отодвигать нас друг от друга. Времени оставалось все меньше. Мы говорили какие-то вынужденные, ничего не значащие фразы о разных, совершенно не интересных для нас обоих вещах, как слепые котята барахтались в тине условностей, наше время ушло и они одолели. Главное, так и осталось несказанным.
Затянутое облаками небо на востоке потемнело до черного. Разговор увял. Мы стояли молча, тянулись минуты, а поезд все не от ходил. На мокром асфальте платформы белела монета, я ее поднял, пятнадцать копеек и положил в карман. На ботинках проступили солевые пятна. Я глядел ей в лицо и не различал ее черт, она будто таяла предо мной, уходила развеянным ветром туманом. Неожиданно рядом с нами громко раздался лязг сцепок. Я наскоро поцеловал ее, она замерла, уронив руки и не отрываясь, широко раскрытыми глазами глядела на меня. Когда поезд начал набирать скорость, Ли неожиданно сорвалась с места, бросилась за ним, догнала, и побежала рядом с площадкой уносившего меня вагона, изменившимся голосом крикнула:
— Думай обо мне! — глаза ее были полны ужаса.
Первой моей мыслью было выйти на следующей станции и вернуться. Но где там! Как? Сегодня я звонил матери и предупредил, что завтра утром буду дома. Она и отец так расстроились, когда первый раз в жизни Новый год я встретил не с ними. До последней минуты уходящего года они ждали, что я все-таки приеду. А когда я так и не приехал, они с пониманием отнеслись к тому, насколько важна была для меня «подготовка» к зимней сессии. Теперь, я просто обязан был их навестить.
Мои ладони были полны ее лицом, а губы хранили тепло поцелуя, но ее не было рядом и не будет так долго.
* * *Моей соседкой по секции плацкартного вагона оказалась важная дама лет тридцати, в круглых пластмассовых очках цвета йода. Когда я вошел, она посмотрела сквозь меня взглядом василиска. Еще раз так посмотрит, и я превращусь в камень, подумалось мне. Я не удержался и проверил, не произошло ли во мне под действием ее взгляда какого-либо окаменения… Я поздоровался, в ответ она с чувством глубочайшего превосходства едва заметно кивнула, и так поджала губы, что чуть было их не проглотила, от этого ее рот сделался похожим на где-то виденный сфинктер. Вспомнил, ее рот напоминал мне сжатый куриный зад. Несколько раз я ловил на себе ее неодобрительный взгляд, увеличенных линзами выпуклых глаз. Похожа на учительницу математики. Помню своих школьных учителей: издерганных, кричащих, злых. Такими они появляются на свет, сразу готовыми учительствовать. Быть может, таких лучше умертвлять еще в младенчестве, при первом, свойственном им крике?
Поезд ползет изнурительно медленно. Он даже не набирает скорости, останавливаясь возле каждого телеграфного столба, а то и просто в поле. Где-то по соседству горланил младенец, жалуясь на свою горькую жизнь. Вдруг пол вагона дрогнул, в него что-то громко застучало, пытаясь вломиться снизу, весь вагон заходил ходуном. Оказывается, это было экстренное торможение, станция Балабино, мы ее чуть не проехали. В наше купе вселилась многодетная мать с шестью своими детьми. Самой старшей девочке лет девять-десять, а ее младшему брату нет и года. На всю семью у них один билет в общий вагон, но проводница сжалилась и пустила их к себе в плацкартный, на час, до Таврическа, конечного пункта их путешествия. Они с ликующими криками захватили все полки.
Их мать квадратного телосложения напоминала медведицу из зверинца. Одна ее грудь представляла собой нечто такое, от чего становилось страшно. Из-за чрезмерной толщины ее руки казались непропорционально короткими и не прилегали к туловищу, а висели растопыренные по бокам, как две ноги. Дети называли ее Муся. Муся сидела и отдавала распоряжения, детей на руки не брала и, было похоже, что она не знает их по именам.
— Ты! Вот ты! — и для большей конкретности она указывала коротким толстым пальцем на одного из своих отпрысков. — Возьми на руки, того, малого, и покорми.
Видно было, что тонкое руководство своим многочисленным семейством отнимает у нее много душевных сил. Ее мясистое лицо с маленькими по-звериному зоркими глазами лоснилось от пота. Периодически она шумно вдыхала воздух, надувала щеки и сокрушенно качала головой, не забывая при этом выдать новое указание.
— А, ты! Та не ты, а ты! Отведи эту в уборную. Бегом! Зараз знаешь, шо будет?!.. Та скорей же, горе ты мое!
Ребенок хватал свою сестру или брата на год-два младше себя и носился с ним по вагону. Медведица же сидела, широко раздвинув ноги, и тяжело вздыхала. С оглушительным ревом, чумазый, весь в соплях прибежал мальчик лет трех, став перед матерью и набрав побольше воздуха, он завопил еще громче. Медведица равнодушно глянула на него с высоты своего роста и без всякого интереса констатировала:
— Шо, получил? Опять кого-то покусал?
— У меня еще братик есть, — заложив руки за спину, рассказывала светлоглазая с прозрачным личиком старшая девочка моей соседке по купе.
Та, видимо, проголодавшись, доедала коробку шоколадных конфет «Ассорти». Все дети столпились вокруг