Нарисуй мне дождь, стр. 49
Глава 13
Полным ходом раскручивался маховик зимней сессии.
В девственно чистой зачетной книжке были проставлены записи о первых в моей жизни зачетах. Одни, я сдал легко, другие, не очень, со второй, а то и с третьей попытки. В первую сессию требования к нам, первокурсникам, были завышены. Таким образом задавался темп освоения материала, устанавливалась та планка, на которую мы в последующем равнялись. Но, несмотря на все переживания, одолев все «преграды и напасти», зачеты были получены в последний, ограниченный соответствующим приказом срок, и я получил желанный допуск к экзаменам.
Завтра мне предстояло сдавать мой первый экзамен по аналитической химии. Я к нему усиленно готовился, не представляя себе, как я смогу удержать в памяти хотя бы до утра весь ворох перелопаченной информации. Я проделал титаническую работу, чтобы хоть что-то запомнить, но результаты зубрежки не соответствовали затраченным усилиям. У меня уже не было уверенности, что мне удастся сдать этот экзамен. Сомнений снежный ком пугающе нарастал. В голове стоял кавардак, «знания» перемешались с «умениями», как горох с капустой. Отупев от потока хлынувшей информации, меня посетило ощущение будто некто, «сеющий разумное, доброе, вечное», взял палку и с нарастающей скоростью перемешивает мне мозги. Скучать не приходилось.
Не забыть бы, что завтра переступить порог экзаменационной комнаты надо с правой ноги. Об этом мне не раз напоминала Ли, иначе «что-то да случится»… Она говорила, что и сама на сцену так выходит, а то обязательно случится какая-то мелкая, но досадная неприятность. «Трусы что ли на сцене спадут? ‒ глупо пошутил я. ‒ Трусы не трусы, а делай, как тебе говорят!» ‒ совсем не шутя, одернула она меня. Этой хореографической выступке, «архиважному па», научал их покойный художественный руководитель. Люди, напуганные жизнью, верят в приметы. Я-то в них не верю, но огорчать ее не хотелось. Не забыть бы…
Забежав после консультации в общежитие, я прежде всего, начал менять промокшую повязку на бедре. Надо до обеденного перерыва в столовой успеть забежать туда и пообедать, а потом в читальный зал до упора. Трое моих соседей по комнате разъехались по домам в близлежащие села, готовятся дома и приезжают только в дни экзаменов. Второпях я забыл запереть дверь. В комнату без стука вошел азербайджанец Гулуев с огромным носом и глазами навыкат. Расстояние между бровями и волосами у него на голове, там, где должен быть лоб, не шире двух пальцев. Он со второго потока нашего курса, живет этажом выше и днями напролет слоняется по комнатам.
Гулуев Фуад Фархад Исмаил оглы патологически не переносил сам процесс обучения и все, что с ним связано. Когда кто-нибудь из обитателей очередной комнаты, куда он забредал, устав от болтовни Гулуева, не выдерживал и открывал учебник, он произносил свою крылатую фразу: «Что-то книгами завоняло!» После этого он поднимался и демонстративно выходил, тут же открывая дверь в следующую комнату.
— И что они в этих книгах ищут? — не переставал удивляться Гулуев. — В них же, кроме букв, ничего нет.
Всякое общение с книгой вызывало у него отвращение. Эта непримиримая вражда к любому печатному слову у многих вызывала закономерный вопрос, умеет ли Гулуев читать и писать? Вскоре мы узнали ответ на этот вопрос. Когда Гулуеву захотелось «оздоровить» себя в институтском профилактории, он попросил написать за него заявление в профком факультета моего однокурсника. Выяснилось, что он умеет писать только по-азербайджански. Не понятно было, как ему удалось несколько месяцев назад успешно написать сочинение по-русски при поступлении в институт. Излюбленным занятием Гулуева было рассуждать о том, что бы он делал, если бы у него был миллион, а также обсуждать физические достоинства и недостатки наших однокурсниц, студенток других курсов, украинок и всех остальных женщин на свете, за исключением азербайджанок. Относительно азербайджанок у него был избирательный слух. Когда его слушатели, лоснясь по самые бакенбарды от всех сальностей, отпущенных им насчет украинок, интересовались его мнением об азербайджанках, Гулуев просто менял тему, пропуская мимо ушей повторно заданный вопрос.
Несмотря на нежелание и неспособность учиться, он уже давно получил все зачеты и на удовлетворительно сдал первый экзамен по аналитической химии. Удовлетворительно — «государственная» оценка, но чтобы ее получить, надо обладать хотя бы минимальными знаниями. Гулуев же, в этом отношении был стерилен, и об этом знали не только студенты.
— Я их удовлетворил, всех до одного, всю кафедру и заведующего кафедрой, тоже…
Самодовольно рассказывал о своем геройском подвиге Гулуев на днях в бытовке, презрительно поглядывая на моих соседей по комнате. Завистливо хихикая, те шаманили над сковородой с картошкой, за глаза одаривая его таким же, если не бо́льшим презрением.
Мне вспомнилось, как в начале учебного года с Гулуевым приключился несчастный случай. В первый и в последний раз, посетив студенческую столовую, разгрызая, так называемую «поджарку», он проглотил свою золотую коронку. Прихватив из столовой ложку и подобрав унитаз с пологим сливом, он сразу после случившегося происшествия принялся производить ложкой досмотр своих экскрементов и так методично, после каждого посещения туалета.
Хоть и говорят, что не очко обычно губит, а к одиннадцати туз, но в истории с Гулуевым это правило не подтвердилось. Через два дня от нервных переживаний у него открылся профузный понос. Не справляясь с мятежным кишечником, Гулуев влетел в туалет и слету, как горный орел уселся не на свой керамический пьедестал, а на другой, такой же, но с коническим сливом. Фатально поздно осознав свою ошибку, он сгоряча нырнул вдогонку за исторгнутым, засунув руку в слив унитаза по плечо прямо в пиджаке, но коронку так и не выудил. Многие с интересом наблюдали за эпопеей с коронкой. При этом усиленно муссировалась версия о том, что произошло невиданное: золото не выдержало и растворилось в утробе Гулуева, ‒ от жадности.
Гулуев с интересом принялся разглядывать мою