Кто?, стр. 61

момента. Вспомните, например, что умнейшие люди своего времени носили жабо. А

умнейшие люди другого времени надевали парики с буклями и посыпали их пудрой!

И хотя никто не знает, откуда приходят подобные позорные приказы, но никто не

смеет им прекословить. Ни король, ни мудрец, ни простолюдин, ни президент

корпорации, ни владелец банкирского дома. Такова сила теорий, которые ни на чем не

основаны.

Плохо, конечно, когда есть такие, никуда не пригодные, теории. Но хуже всего,

когда пригодность подобных теорий вдруг выявляется в тех областях, о которых даже и

не помышляли их творцы. Это хуже, потому что в этом случае никуда не пригодная

теория создает новый обычай интеллектуальной жизни, который требует понимать теперь

любую исследовательскую деятельности как форму приобщения именно к этой теории.

Эта патология возникает по очень простой причине – придя откуда-то, где эта теория явно

непригодна, она ничем не демонстрирует свою несостоятельность в новых условиях,

потому что её не к чему напрямую применить. Но зато она приносит с собой

таинственный шлейф большого объяснительного потенциала: «А… это то, что

перевернуло все устои в области…и т.д.». Так, обычно, отзываются об этой теории, не

представляя себе, ни устоев, ни области, ни обстоятельств переворота, ни самого факта

переворота, связанного с этой теорией.

Человек что-то такое слышал понаслышке про те области, про которые ему стыдно

признаться, что он в них мало понимает, и поэтому он считает, что лучше поддакивать,

чем нарушить последнюю благопристойность и потребовать разъяснений.

Так происходит прививка глупости к головам совсем не глупых людей.

Дальнесрочные последствия этого всегда печальны.

А происходит это, чаще всего, в том случае, когда какая-либо нестройная и

невнятно изложенная концепция запоминается каким-либо броским термином, который

никем не понят, но всеми принят по удачному звучанию. И вот, благодаря тому форсу,

который исходит от звука этого термина, последний начинает приклеиваться к

истолкованию всего того, что находится близко к тем проблемам, в системе которых он

возник. Первое время все благосклонно привыкают к присутствию этого термина именно

в системе его первоначального применения, а затем начинают потихоньку навешивать его

вообще на всё, что нуждается в какой-либо звучной терминологии.

Развитие этого интересного процесса завершается тем, что за термином начинает

признаваться право объяснять что-то такое, что он должен объяснять, несмотря на то, что

никто так и не знает, что вообще означает сам этот термин. Именно вот это

композиционное изящество в применении термина забавнее всего: никому не понятно, что

сам этот термин означает, но все им что-то объясняют, поскольку так установлено –

объяснять именно этим термином то, что принято объяснять именно этим термином.

Почему – никто уже не задумывается.

В лучших случаях на этом держится какой-нибудь очень распространенный прием

стыдливого замещения чего-то непонятного каким-либо научным словом. Так произошло,

например, с тем явлением, которое обозначается словом «инстинкт». Все знают, что

означает это слово с точки зрения лексической семантики, но никто не знает, что такое

инстинкт с точки зрения реальной физиологии.

До сих пор нигде не объяснено ни чудо врожденности инстинкта, ни сам механизм

принудительных связей сознания с очерченными рамками того или иного поведения. Не

85

объяснено главное – как сознательное поведение одновременно является неосознанным?

Но зато есть это очень удачное слово – «инстинкт». Хорошее слово, которое создаёт

видимость знания и расхолаживает исследователей. Потому что – зачем исследовать сам

инстинкт как чудо, если он дан как хороший термин?

Но совсем плохо, если первоначальный смысл термина поначалу искажается, далее

слегка изменяется, а затем и вообще теряется настолько, что он превращается в некий

расплывчатый знак каких-то сфер, в которых его применение должно устранять любую

непонятность одним лишь своим появлением. Тогда – беда. Потому что именно в данном

случае никто уже не знает ни того, что объясняет этот термин, ни того, что означает сам

он, но все знают, что если налепить его на что-то непонятное, то это непонятное тут же

сделается как бы понятным.

Именно так и произошло с термином «бессознательное», о котором в

заключительной фазе предыдущей главы подумали девять десятых читателей, если число

читателей этой главы выражалось цифрой с нулем на конце.

«Кто ты?» – наконец-то (по мнению автора) должен, спросить интеллект у того

сознания, которое управляет «неосознанным» поведением его тела. Но некоторые

читатели готовы были сразу же ответить и автору, и его интеллекту: «Это же

бессознательное! Кто же этого не знает?!».

Вот пример того, как термин не только ничего не объясняет, но и сам означает то,

что неизвестно уже никому.

Главный творец понятия «бессознательное», философ Иоганн Готлиб