Низвержение Жар-птицы, стр. 83

он не успел: его опередил

Тимофей Стешин, стоявший прямо напротив Максима бок о бок с Телепневым:

– Господь судил выдавить с нашей земли семя Дормидонта, но рукою, приявшей

скипетр либо передавшей его, творить то негоже!.. Кто же при государях обретается, должен видеть все развилки в человеческих душах, а на случай – их и создавать. Я еще об

заклад побился с одним добрым человеком, кто себя при надобности ножиком полоснет –

брат или сестра. Худо, что с ним не рассчитаться – убили его подле Синих гор, как и иных

многих, кои уж присягнули заочно Павлу Даниловичу. И я намеревался с ними одну чашу

пить: коли родители государевы живот свой за него положили, то рабам и подавно

пристало. И не миновать бы того, не скажи мне Никита Гаврилович: голова-де твоя

покамест на плечах потребнее, чем под ракитой.

Максим медленно обвел взглядом комнату и глухо произнес:

– Вы – нелюди! Все!

– Да, мы – не люди, – отозвался Телепнев. – Лешие да кикиморы, что и бдят, и

терзают ради клада. Се – наш клад!.. – Подойдя к Павлику, боярин коснулся рукой его

плеча. – Разве не на том стоят все царства? Или вы не верны своему государю? Только вы

слабы и раз в несколько лет вынуждены испытывать свою верность, а мы – сильнее, и

наши слова и желания переменными не бывают.

Вздрогнув, Максим всмотрелся в лицо боярина:

– Это ведь ты приходил ко мне в тюрьму?

Телепнев кивнул:

– Думалось: что было в первую смуту, повторено и теперь, и надлежало выведать, не при тебе ли Жар-птица, так, как проверяют на расслабленные клады. Мои-то молодцы

мыслили сразу тебя и порубать, чтоб Дормидонт, если вдруг старое заклятие в силе, Жар-

птицы не имал; хвала Всевышнему – тут боярин возвел кверху очи, – что по хотению их

не содеялось.

– Зачем пощадил меня?

– Затем, что можно было… Зряшным жертвам не падать: то завет нашего

благословенного государя, что брату престол уступил, над всей землей сжалившись, и я

сжалился над тобою. А после и Бог, заботам которого тебя препоручили, поскольку не

утаили б тебя в столице. Знамо, что плеть, коей он нас бичевал, кинута, и иссяк гнев его, как некогда долготерпение.

Опустив голову и помедлив немного, Максим спросил:

– Где сейчас Аверя?

– Здесь, в соседней комнате, – ответил Павлик, – мы его туда перенесли.

Соскочив с постели, Максим поспешил туда, куда указал Павлик; остальные

двинулись следом. В смежной горнице, меньшей по размерам, он действительно увидел

Аверю; двое слуг оправляли на нем одежду. Почему-то Максиму подумалось, что они

хотят причинить зло Авере, и, подбежав, он крикнул:

– Что вы делаете?

– А что, в мокром его оставлять? – откликнулся один из челядинцев. – Он теперь

ни сам пойти, ни попроситься не может. Да чего таращишься, лиха мы не деяли над ним!

С него спрос, – челядинец вытянул палец к потолку, – он знает, как воздавать за каждое

желание! Отбегался парень за птахой!

Максим наклонился к Авере, так, что носы мальчиков почти соприкоснулись.

Какая-то невиданная прежде, странная и грустная улыбка замерла на Авериных губах; подобная иногда бывает у мертвецов, когда они смотрят на виновника своей гибели, которого, однако, в последний момент успели простить. Лишь редкое моргание позволяло

понять, что это все-таки лицо живого человека, да узкие полоски сухой искрящейся соли, протянувшиеся от уголков век к подбородку, напоминали о том, что происходило совсем

недавно. Максим быстро сделал распальцовку; никакого желания он не загадывал –

просто надеялся, что, увидев хорошо знакомый жест, Аверя придет в себя, но тот даже не

шелохнулся.

Второй челядинец поморщился, втянув ноздрями воздух:

– Ну, вот опять!

Глянув вниз, Максим увидел, как по штанам Авери растекается влажное пятно, и

резко обернулся:

– Пашка, верни прежнего Аверю!

– Прежнего, говоришь? – произнес Павлик, и непривычные, металлические нотки

зазвучали внезапно в его голосе. – А что ему делать без Аленки? Может, и ее вернуть? И

их родителей тоже? Вообще все вернуть, как было? Чтобы мне не править, а править

Василию, Петру или, не дай Боже, Федьке?

Не ожидавший подобного Максим растерянно отступил в сторону, даже с каким-то

испугом глядя на товарища, и Павлик, заметив это, прибавил – уже спокойнее:

– Пойми: Жар-птица не всесильна! А будь иначе, разве я бы не воскресил моих

родителей? Думаешь, мне их не жалко? Но, сколько я себя помню, они учили меня, чтобы

я смотрел вперед и не цеплялся за прошлое. Ты ведь знаешь, как оно иногда держит

человека.

– Знаю: моего отца оно тоже не хочет отпустить. Но он выстоял, а Аверя с

Аленкой…

– В этом мире для них уже нет места.

– Ты сказал: в этом мире?

Павлик пристально глянул на друга:

– Кажется, я понял, чего ты хочешь. Но это очень сложное желание даже для Жар-

птицы.

– Если пожелать сильно-сильно…

– Государь, Жар-птица от того ослабнет, – с поклоном сказал один из

присутствующих – видимо, кладоискатель. – Не вопреки тебе молвлю, лишь чтобы

предуведомить…

– Я знаю, – твердо ответил Павлик, – но как царю мне пристало явить милосердие, а как хозяину