Мальчик А, стр. 18
Отец не пришел к А ни разу. А увиделся с ним только на похоронах, впервые за полтора года. Больше всего А поразило, что отец выглядел элегантно и стильно. Он никогда в жизни не видел отца в костюме, даже на суде. Костюм папе шел, папа в нем очень смотрелся, даже, может быть, чересчур. Можно, наверное, сказать и так: папа не столько скорбел по маме, сколько смотрелся в костюме. И уж точно не столько обрадовался встрече с А, сколько, опять же, смотрелся в костюме.
Народу на похоронах было мало. Оба, и мама, и папа А были единственными детьми у своих родителей, и А был их единственным ребенком. Все бабушки-дедушки умерли уже давно. В общем, их род вымирал.
Весь похоронный кортеж состоял из одной машины. Из двух, если считать катафалк с маминым гробом. Из трех, если считать неприметный автомобиль с двумя сотрудниками из отдела защиты, которых выделили для прикрытия. На всякий случай.
Для защиты кого от чего?
Терри ехал в машине с А и его отцом. А плакал, не стыдясь своих слез. Отец всю дорогу смотрел в окно. А хотелось, чтобы Терри его утешил. Но утешать его должен был папа, не Терри. Пусть даже отцу не хотелось его утешать.
А не был в церкви с того самого дня, когда все началось. Но никакого наплыва воспоминаний не произошло. Эта новомодная церковь представляла собой просто коробку из красного кирпича, примыкавшую к зданию муниципалитета и развлекательному центру. Краска на вывеске у ворот казалось совсем-совсем свежей. Гораздо свежее, чем дряхлый викарий с его сальными седыми кудряшками и рябыми щеками, изрытыми оспинами.
Преподобный Лонг пожал руку Терри и папе А, явно затрудняясь решить, кто из них отец мальчика. Ему кое-как удалось втиснуть каплю сочувствия в улыбку, предназначенную для взрослых, но было вполне очевидно, что святому отцу хочется лишь одного: чтобы служба скорее началась и закончилась.
Трое отцов вошли в церковь следом за гробом, который несли специальные носильщики из похоронного бюро. А шел в самом конце, В церкви были какие-то люди. Немного, но были. Наверное, с маминой новой работы, решил А. Новая работа, новая личность, новое имя, новый город, новая церковь, новая жизнь. Теперь у мамы действительно новая жизнь, если, конечно, ты во все это веришь.
Хор спел «Всех созданий, великих и малых». Он и сам был похож на какого-то странного зверя: многоногого и многоспинного белого зверя. Был будний день, в школах были занятия, так что хор состоял в основном из пенсионеров, впавших в маразм старичков и старушек, преисполненных религиозного рвения. А не помнил, чтобы его мама хотя бы интересовалась религией; но животных она любила, и ей всегда нравились старые сериалы про ветеринаров. Ему вспомнилось, как они с мамой сидели рядышком на диване перед телевизором. Страх перед новой неделей в школе всегда отравлял А воскресенья, и в то же время заставлял его наслаждаться каждой минутой, каждой секундой этих выходных дней. А теперь воскресений уже не осталось. Их сгребли в кучу и свалили в деревянный ящик с медными ручками.
А сидел в первом ряду, между отцом и Терри. Викарий поднялся на кафедру, с трудом преодолев три ступеньки, и тяжело сглотнул, прежде чем обратиться к собравшимся:
— Возлюбленные братья и сестры.
Этот священник, который не знал маму А, рассказывал о ней такое, чего не знал и сам А. Подробности из ее жизни до того, как родился А, и после того, как его посадили. Наверное, это папа сказал викарию, о чем ему следует говорить: о вещах, которые оставили свободное место — пустое пространство, — где должен был уместиться ребенок.
Распятый Иисус за спиной у викария тоже был сделан отчасти из пустого пространства. Как и сама церковь, он был модерновым, простым и строгим, и, наверное, стоил совсем недешево. Крест представлял собой две доски, прибитых друг к другу гвоздями; фигура Христа была сплетена из колючей проволоки. Как будто терновый венец покрыл все его тело. Было что-то действительно жуткое в этой зияющей пустоте между проволочными ребрами и ногами, словно сведенными судорогой; по сравнению с верхней половиной скульптуры ноги смотрелись какими-то недоделанными, как будто скульптору, когда он добрался до ног, уже так надоело его творение, что он поспешил поскорее закончить работу.
А сидел, засунув руки в пустые карманы брюк, и крутил пальцами нитки на краю размохрившейся дырки, которую обнаружил еще на суде. Эта дырка в кармане стала для него гарантией безопасности, как одеяльце, под которое прячется испуганный ребенок и верит, что с ним ничего не случится; его тогда охраняли со всех сторон, но это была именно что охрана, а не защита. В одном из отчетов, под конец первой недели, его описали как «индифферентного и заносчивого ребенка с большим самомнением». Адвокат А наверняка знал, что это не так, но он опасался, что язык жестов его подопечного может быть понят неправильно, и весь месяц, пока шло судебное разбирательство, А приходилось сидеть в суде, держа руки на коленях. Впрочем, судье было до фонаря.
Яма была глубокая. Шесть футов вверх — это мало, но шесть футов вниз — очень много. На дне была бурая лужа, и там копошился червяк, пытаясь выбраться из воды. А подумал, что, может быть, червяку и