Поздно. Темно. Далеко, стр. 11

Для разнообразия его приняли в Союз художников и давали со скрежетом выгодные заказы. Начатая заказная работа – Маркс на фоне Вестминстерского аббатства, – была сейчас повернута к стене. Выполнение такого заказа требовало веселья и куража, не писать же серьезно халтуру, хоть и за восемьсот рублей.

Ни веселья, ни куража не было. К тому же эта сучка сейчас пойдет к Мацюку и расскажет, тому на радость, что у Дюльфика, кажется, неприятности. А неприятностей, как назло, не было. Может же у человека просто быть плохое настроение, когда идет дождь…

– Все, – бросил кисти Дюльфик, – одевайся и линяй по системе бикицер!

Аллочка соскочила с дивана, подошла сзади и уперлась грудью художнику под лопатки. Вздохнув, Дюльфик положил ей руку на бедро. В дверь постучали.

– Кого это несет? – радостно взорвался Дюльфик. – Написано же – работаю! Оденься, фуцерша!

Вошел Плющ, а с ним – о, Кока, это ты! Он обнял мокрого Коку.

– Когда приехал, надолго?

Коку подмывало сказать: «насовсем», но Дюльфик, испугавшись, замкнется или, наоборот, начнет горячо отговаривать. К тому же у Костика к нему дело. И вообще, хорош я, уже включаюсь в эти игрища.

– Да нет, недели через две поеду.

– Ну-у, – огорчился Дюльфик, – что тебе Одессочка, в чайник написяла?

– Кто что пьет, – он хлопнул в ладоши, – коньяк, водка, шмурдяк?

– Водки я бы выпил, – сказал Кока.

– И похавать, если можно, – добавил Плющ.

– Аллочка, кикни в холодильник, – распорядился Дюльфик, – борщ будешь?

– Борщ, Дюльфик, – это мечта всей моей жизни.

Вот уж у кого нельзя ничего просить. Аж противно.

Не даст ведь, падла. Интересно, чем он отговорится.

Дюльфик показывал работы. Кока не ожидал: за эти годы Дюльфик сильно вырос, поумнел, что ли. Некоторые, особенно на библейские сюжеты были очень хороши. Все, что так трудно было найти в живом Дюльфике, было в нарочито небрежно натянутых холстах. Дюльфик поглядывал на Коку с волнением, он побаивался его мнения. Аллочка поставила перед Плющом горячий борщ.

– Спасибо, Аллочка, – сказал Плющ и, глядя на грудь, выпирающую из сарафана, пропел:

«У ней такая маленькая грудь…»

– Ну, я побежала, – сказала Аллочка.

– Канай, канай, – попрощался Дюльфик.

– Мацюку привет, – добавил Плющ.

Дюльфик рассказывал, что все бы ничего, но заедают эти жлобы из худсовета, обсуждение эскиза не протоколировали, а на следующем совете, который никак не мог собраться, месяца через полтора только, о старых поправках забыли, начались новые замечания, что-то там с левой ногой этого долбаного Маркса, пришлось им, сукам, напомнить, кто есть ху, начался базар-вокзал, чуть не дал по хавальнику этому фуцену Коробченко. В результате Маркса еще делать и делать, и бабки будут, хорошо, если через месяц.

«Кому он все это говорит, – злился про себя Кока, – дай Плющику такой заказ, – он год потом будет писать свои портреты и натюрморты, никто его и не увидит».

– Ну, ты барин, – только и сказал Нелединский.

– Та, – скромно отмахнулся Дюльфик.

Помолчав, вспомнил:

– Пацаны, а вам не страшно со мной общаться?

– Страшно, но приходится, – заметил Плющ.

– Да я серьезно. КГБ у меня на хвосте сидит. Гадом буду. На той неделе позвонили, не сюда, домой. Дюльфик, говорят, зайдите завтра на Бебеля пять, в десять часов утра. Я, конечно, перехезал, но спрашиваю: подмыться сухарями? – Нет, говорят, – сами подмоем, если надо. Это «если надо» меня успокоило, может, на понт берут.

– А что, за тобой что-нибудь есть? – удивился Кока.

– Нет, так найдут, – нетерпеливо продолжал Дюльфик, – литературка, во всяком случае, кое-какая… И вообще я им, как гвоздь в заднице. Так вот, прихожу, и сразу к начальнику, полковнику, отпихнул дежурного и зашел. Кик налево, кик направо – он один. Достаю в наглую лопатник, отстегиваю стольник. – Вот, говорю, выставка Дюльфика в Доме художника через месяц, а это – пригласительный на две персоны. И тикать. Пока тихо, но зухтер, чувствую, бродит вокруг, как одинокая гармонь.

«Кому ты всрался, – подумал Плющ, – если отлавливать всех дискоболов вроде тебя, кто в лагере работать будет?».

– Дюльфик, Дюльфик, – сказал он вслух, – не дашь ли ты мне Дюльфик, взаймы двадцать пять рублей? Ставраки, падла, купил у меня работу, помнишь, автопортрет с розочкой, обещал полтинник, но слинял куда-то, чуть ли не в Москву, а когда приедет, неизвестно.

– А как же ты живешь? – спросил Дюльфик.

– Приходится сдавать кое-какие железки на Староконном. – Отнес в воскресенье топорик, английский, лев на стреле фирма. Дали, падла, червонец.

– Так зачем тебе бабки? – удивился Дюльфик.

«Вот, гад!» – подумал Кока. Плющ объяснил, что надо делать ремонт в мастерской, и срочно, но о приезде Галки умолчал, не его собачье дело.

– Костик, – грустно сказал Дюльфик, – бабок нет, родной муторши не видать!

Последний тридцатник отстегнул сегодня Алке, за неделю. Я могу тебе дать, сейчас найду, кое-что для ремонта.

Он полез в кладовку и оттуда сдавленным голосом перечислял:

– Краска для пола, 3 кг, зеленая, правда…

– Годится.

– Белила густотертые, 2 кг…

– Годится.

– Олифа… Обоев три рулона хватит?

Он попятился из кладовки, отряхивая штаны. Нелединский обрадовался за Плюща и налил себе полстакана водки.

– Что там еще? – вспомнил Дюльфик. – Ватман? Вон бери, листов двадцать хватит? Хороший, правда, по одиннадцать копеек, жалко на стенку…

– Дюльфик, Дюльфик, – растроганно сказал Плющ, – приходи, падла, на новоселье. Только не сразу.

– Да, уж, – утомленно ответил Дюльфик.

– И куда теперь с этими авоськами и под дождем?

– Я помогу, до самого дома, – успокоил Кока.

Они добрались, наконец, тридцатым трамваем почти до Банковской улицы.

– Подожди, – сказал Кока и задумался. Затем он стал шарить по карманам и медленно длинными прокуренными пальцами перебирать мелочь на ладони, сдувая табачные крошки.

– Я добавлю, если что, – понял Плющ.

– А тебя не смутит, что я один?

– Ой, Кока, мне приходится так смущаться каждый Божий день. Тут рядом, коло собачьего садика, есть «Бецман».

«Бецман» или «Билэ мицнэ», стоило рубль двенадцать.

– Понимаешь, – извиняясь сказал Кока, только на билет и осталось. И так братец дает каждый день то рубль, то трешку.

В подвале было сыро и сумрачно. Да и в природе, серой и так, приближались законные сумерки.

– Вот я не антисемит, – вспомнил Плющ, – а как увижу Дюльфика, так хочется. КГБ он, падла, боится.

– Зажрался просто, – сказал Кока.

– Нет, ты понимаешь, все эти подпольщики, замученные тяжелой неволей, просто недокушали. Дали ему кецык пирожка. А он, падла, еще хочет. А кто им чего должен? Они дошли до того, что не понимают, что жизнь прекрасна! Ну, скажи, – горячился Плющ, садясь на корточки рядом с Кокой, – когда государство хорошо относилось к художникам?

Кока поджигал спичкой пластмассовую пробку.

– Разве что при Перикле…

– При Перикле, падла, Дюльфик был бы рабом! Да он и так похож на скопасовкого раба-точильщика.

– А он, бедный, думает – на Шагала, – рассмеялся Кока.

– Нет, – не унимался Плющ, – если ты профессионал, делай, что можешь, и у тебя будет возможность делать, что хочешь. Карла-марла ему мешает жить! Я думаю, Ван-Гог обрадовался бы, если бы ему заказали Лукича на фоне Петропавловской крепости. Только он бы не справился.

– Он бы ему ухо отрезал, – догадался, смеясь, Кока.

– Ничего, кепочку бы натянули, – уточнил Плющ.

– Слушай, – помолчав, сказал Кока, – что, в самом деле, мы не найдем здесь, на Банковской, доску для пола? Или фанеру какую-нибудь отдерем…

– Мысль, – одобрил Плющ, – давай, на всякий случай, темноты дождемся.

Они сидели на корточках напротив окна, прислонившись к стене, перед ними на табуретке стояла бутылка белого крепкого. Темнело, дождь то ли лил, то ли перестал, струйка по раме все текла. К окну подошел кошачьего цвета голубь, заглянул, наклонив голову, в комнату, ничего хорошего не увидел, или не разглядел, повернулся хвостом и медленно ушел.