Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза, стр. 34

— Хорошо. Я понял, — сказал Круз. — Удачи тебе в работе!

— И тебе, — ответил Дан рассеянно.

Когда Круз ступил за дверь, парень слева сообщил:

— Дядя, а ты хам.

Круз обернулся к нему — и парень справа врезал прикладом по хребту. Вернее, мог бы врезать — но приклад почему-то попал не в спину, а в стену, и в глазах отчего-то потемнело.

Круз отступил на шаг, и парень справа, мягко опустившийся на колени, так же мягко улегся на пол. Парень слева, веснушчатый и со шрамом над бровью, побледнел.

— Дядя, ты отойди! Я не шучу!

— И я не шучу, — подтвердил Круз, рассматривая парня. — Мне нож твой нравится. Не подаришь?

— Дядя, — сказал парень тихо, — я…

— Посмотри на руку, — посоветовал Круз, поднимая правую ладонь.

Парень вздернул автомат — затем отпустил, не успев нажать на крючок, тихо охнул. Оперся спиной о стену, сполз на пол. Изо рта сбежала пузыристая струйка с остатками подсолнечного семени.

Круз, поморщившись, снял с левого парня пояс с ножнами, у обоих забрал автоматы, запасные магазины, гранату (она оказалась в кармане у правого, тяжелая эфка в рубчатой рубашке) и коробку спичек. И пошел по коридору, насвистывая.

Вышел на крыльцо. Ага, так и есть. Он никогда далеко не уходит. Вон, через площадь.

— Эй, Последыш! Сюда, живо!

— Старшой? Чего мне?

— Держи! Пойдешь со мной. Но стрелять — только по моему слову, понял? Пошли!

Они поднялись на второй этаж, и там Круз, зайдя за первую дверь, откуда слышались голоса, сказал:

— Ты, красотка, проводишь нас к Аделине. Прямо сейчас!

Аделина сидела в компании непомерной толстухи с грудями до пояса и пила чай. Пахло вениками. На столе громоздилось сахарное печенье и торчал из банки с медом деревянный щербатый черпак.

Аделина глянула, подняв бровь. Затем распорядилась:

— Настя и ты, беспузая, — погуляйте-ка, пожалуйста! Угостите парнишку семками.

— Иди с ними, — приказал Круз Последышу. — И тихо.

— Конечно, тихо, — подтвердила Аделина. — Я так понимаю, Андрей Петрович, ты уже решил. И чего решил?

— Роди мне сына, — попросил Круз.

Солнце висело в пыльной сини такое же злое, точное и липкое, как посреди сертау. Кто б подумал, что до полярного круга два часа на дрезине. Под мышками — скользкий, текучий ад. Липнет рубаха к спине, и под бронежилетом — липкое, вязкое месиво. Вокруг — жужжащая черная туча. Облепляют ботинки, лезут за шиворот, в рукава. Кусают, жалят, грызут. Твари.

Хорошее они время выбрали, по тайге и болотам ломиться. Почему не зимой, интересно? Зимой и не грызет никто, и в болото не провалишься. И следы. Как и кого они гонять собрались, интересно?

Круз шлепнул себя по щеке. Поднял за крыло придавленную тварь — она была сантиметров трех длиною и еще шевелилась вяло, трясла раздавленным брюхом. В детстве таким тыкали в брюхо соломину и пускали летать — чей выше? А кусает же, сука! Прямо кровь брызжет.

Сбоку вежливо кашлянули. Круз не повернулся.

— Вы извините, — сказал Семен, зайдя спереди, — но вы за нами можете и не угнаться. У вас же нога…

Ишь какие вежливые стали. Слухи быстро разносятся. Придверные парни, опамятовав к утру, наверняка рассказали много интересного. Шавки.

— Мы не торопимся. Мы с ребятами арьергардом пойдем. Чтоб сзади не напали. Если ваши ввяжутся в бой — поможем.

Левый ухмыльнулся. Семен помолчал немного, глядя на щенков, на свой народец, столпившийся вокруг чихающего «Урала», на бригаду из Инты, смотревшую исподлобья, и буркнул:

— Не отставайте только. — И пошел к своим.

— Вы меня слышали? — спросил Круз у щенков. — Повторю еще раз, чтоб дошло лучше. От меня — ни на шаг. Уйдете — обязательно кто-нибудь не того порешит. А тогда все пропало. Поняли?

— Поняли, — буркнул Правый.

Он хотел Верку с собой взять. Но местное бабье наперебой принялось убеждать, что на ранних сроках выкидыш — легче легкого, и пусть сидит, пузо колышет, видишь — бледная, тошнит ее. Ну куда ты потащишь?

Верка плакала. Правый погладил ее по щеке. Глянул на бабье, скривившись. Те притихли.

— Скоро буду, — пообещал угрюмо.

— Он будет, — подтвердил Левый серьезно.

Оба всю дорогу молчали. Автоматы перебирали.

Дрянь-то какая, старье. Ножи хоть ничего, ладные ножи. Круз тоже возился — подтягивал, поджимал, отпускал. Дрянь бронежилетец. Милицейское старье, ни к чему не годное. Скорее из привычки, чем по надобности и нацепил. Французский-то остался в Котласе. Вместе с кольтом и кабаром. Ничего, не драться едем. В заложники друг к дружке. Посмотрим, нужен ли Аделине старик.

Главное — ни во что не лезть и никуда не ввязываться. Нелепое дело, злое. По болотам и горной тайге лазать, отыскивая кочевых, — глупее и не придумаешь. Они удерут в мгновение ока и стада угонят. А потом вернутся и в спины постреляют. Собрали кучу ржавья — «Урал», две БМП, вездеход. Все рычит, смердит, воет. А места все равно на всех не хватает, разве что в кузова как селедки, скопом. Нет уж, мы пешком. Дедушка Круз с тросточкой и его верные защитники.

Не торопясь. Пусть копоть осядет. Последние вояки потопали вперед по бетонке. Кусты, слепни. Болото. Слева зеленая полоса — там река Кожим. Большая, красивая река. Справа — болото. Бетонка кончилась, пошла трава. Когда-то здесь был проселок, засыпанный гравием. Теперь — полоса, проломанная в кустах вездеходом.

Поднялись на холм, и Круз, щурясь, увидел в синеватой дымке длинные, пологие спины гор, улегшихся друг за дружкой. Там еще лежал снег. Когда-то мальчик Андрей Круз смотрел на них с этого самого холма и чертыхался про себя, потому что до них далеко, а инструктор Гвоздь близко, а на спине — рюкзак в двадцать кило и дюжина оводов. Теперь рюкзака не было. Но как хорошо б было разменять нынешнюю тяжесть на ту!

Круз выматерил себя мысленно за слюнтяйство и, осторожно опираясь на трость, побрел вниз. Щенки, как по команде, двинулись тоже, все разом. И это при том, что двое в сотне шагов впереди, один в сотне сзади, а один рядом, сторожит старшого. Привыкли доверять нюху. И вправду — сам поначалу не обратил внимания, — нет запаха счастья! На Севере он сильно поредел, с трудом замечаешь, но все же есть. В особенности вдоль дорог, на улицах, в комнатах. А здесь — лишь чуть заметное от тех, кто прошел четвертью часа раньше. Аделина говорила — оленные не болеют, потому что в них заразы нет и они никогда не подходят к заразе. Шаманы их вроде умеют чуять заразу. Правда или нет, но оленные никогда не заходят туда, где живут с заразой. И потому у оленных заразы нет, и дети, кто от других хворей не помер, все живут до взрослости. А кто заразился, тех убивают и место оставляют шаманам очищать, и возвращаются туда только зимой. Знают, что зимой никто не заражается. Потому и не торгуют ничем с городскими, и не подходят к ним, и стреляют только издали. Конечно, хотят дорогу взорвать и перебить всех. Мол, духи наказали городских, а тех, кто чисто жил, с оленями кочевал, не наказали, но приказали чистоту соблюдать. А кто не соблюдет, того с семьей под корень. Потому никогда не держат оборону. Если набежать — удирают, чтоб даже дыхание нечистых не коснулось. Иначе давно могли бы и дорогу взорвать, и посты на полустанках искоренить. Но воевать с нечистыми у них дозволяется очень немногим, кого шаманы особо благословили. И те не всюду могут, в особенности летом. За засадой этой, что тебя чуть не угробила, милый мой Андрей Петрович, неясное дело, мутное. Ты уж себя-то побереги, с молодыми не заводись. Ишь ты их как! Понятно, для уважения полезно. Но ты руки-то больше не распускай.

Круз пообещал, что не будет. Интересно, что от похода Аделина не слишком отговаривала. Может, решила посмотреть, на что еще годен старичок Андрей Петрович, кроме ушибления молодых.

Жарко. Скоро дорога через реку Сывью, как раз взбодриться. Круз убил слепня на лбу и расстегнул ворот. А через тридцать секунд шлепнулся на дорогу, перекатился, шмыгнул в кусты, замер, ожидая следующего выстрела, — и зашипел сквозь стиснутые зубы, схватившись за раненую ногу.