Стихотворения, стр. 56
Ей-богу, мне не до стихов,
Не до экспромтов — уж подавно.
Однако ж было б очень славно,
Когда бы эдак в семь часов,
Иль в восемь, или даже в девять
(Мы заняты ужасно все ведь) —
Зашли Вы Нюру повидать.
Она устала и тоскует,
Из здравницы вернувшись вспять,
Затем что здравница… пустует.
«Продуктов нет» — так рапортует
Хор нянек праздных… А пенять
Лишь на судьбу рекомендуют.
* * *
Не только в древности неслышные слова
Природа темная певцам вещала славным:
И ныне с Оцупом беседует, как с равным,
На доме Зингера пустая голова.
Памятник
Exegi monumentum.
Павлович! С посошком, бродячею каликой
Пройди от финских скал вплоть до донских станиц,
Читай мои стихи по всей Руси великой, —
И столько мне пришлют яиц,
Что если гору их на площади Урицкой
Поможет мне сложить поклонников толпа —
То, выглянув в окно, уж не найдет Белицкий
Александрийского столпа.
* * *
Право же, только гексаметр сему изобилью приличен.
Только в гексаметре можно воспеть красоту простокваши,
Слоем сметаны покрытой. Сметана же чуть розовата,
Персям купальщицы юной подобна по виду, а вкусом —
С чем бы сравнялась она?.. Борис, удалясь от супруги,
Вспомни лобзания дев, босоногих, искусных в плясанье,
Также в науке любви. Языком розоватым и тонким
Зубы твои размыкает прелестная… Вкус поцелуя,
Сладостный, — вдруг обретает тончайшую некую свежесть
С легкой и томной кислинкой. Таков же и вкус простокваши.
Пути и перепутья
Без мыла нынче трудно жить
Литературным ветеранам —
Решился Брюсов проложить
Свой путь ad gloriam per anum.
* * *
Люблю граненые стаканы
(Их любит каждый глупый сноб)
И ламп зеленые тюльпаны,
Бросающие света сноп.
Люблю чернильницы. Не мало
Они вмещают черноты.
В них потаенно задремало
Осуществление мечты.
Мне книги слаще поцелуя,
Милей принцессовой руки,
Когда меж ними нахожу я
Малютки Бермана стишки.
А счеты! Я смотрю не морщась
На их кольчужные ряды,
Когда под пальцами конторщиц
Они бегут туды-сюды.
Но лучше всех вещей — кубышка.
Напоминает мне порой
Ее прорезанная крышка
Уста Полонской дорогой.
Издатель! Друг! С лицом веселым
Мне чек скорее подмахни
И пресс-папье своим тяжелым
Автограф милый промокни.
* * *
Люблю я старой толстой «Сафо»
Бледно-голубенький дымок,
Подобный дыму пироскафа,
Когда с изяществом жирафа
Взбив на челе свой черный кок,
Издатель Беренштейн Игнатий,
Любимец муз и Кузмина,
Мне говорит: «Прошу вас, нате», —
У запотевшего окна, —
А сам глистит не хуже, право,
Чем пасынок глистящий мой,
И распускает хвост, как пава,
Остря уныло и гнусаво,
Как Шершеиевич молодой —
Сей бурный вождь имажинистов,
Любимый бард кокаинистов,
Блистательный, как частный пристав
Благих, умчавшихся времен,
Мелькнувших, как счастливый сон, —
Времен, когда в Москве старинной
Я жил безгрешно и невинно,
Писал не много, важно, чинно,
И толстой «Сафо» не курил,
И с Беренштейном не дружил.
Аполлиназм
«На Лая лаем лай! На Лая лаем лаял…
То пес, то лютый пес! Поспел, посмел!» То спел
Нам Демодок, медок в устах тая. И таял,
И Маем Майи маял. Маем Майи млел.
Ты, Демодок, медок (медовый ток) замедли!
Медовый ток лия — подли, помедли лить!
Сей страстный, сластный бред душе, душе не вред ли?
Душе, вдыхая вздох, — паря, не воспарить.
Сочинение
Ни́ничек глаза таращит
На вокзальные часы,
Очень беспокоясь на счет
Женственной своей красы.
Ждет с любовным треволненьем,
Что приеду я назад,
И взирает с нетерпеньем
В супротивный циферблат.
Завивает русы косы
И помадой щеки трет.
Но у ей глаза раскосы,
И всегда она урод.
Предупреждение врагу
Будут ли ясно сиять, небеса
Иль вихорь подымется дикий —
В среду, как только четыре часа
Пробьет на святом Доминике, —
Бодро вступлю я в подъезд «Родника»,
Две пули запрятавши в дуле;
Мимо Коварского, в дверь Вишняка
Войду — и усядусь на стуле.
Если обещанных франков пятьсот
Тотчас из стола он не вынет,
Первая пуля — злодею в живот,
Меня же вторая не минет.