Записные книжки, стр. 72

Семья хозяина живет в комнате за баром. Больной поляк не встает с постели, около него толчется человек шесть. Воздух спертый.

Поляков сразу отличишь от французов. Они коренастые, с квадратной формы головами, даже несмотря на угольную пыль, видно, какая у них белая кожа. С французами они ладят, но держатся особняком. Едят мало, еще меньше, чем французы, откладывают деньги и отсылают их домой, чтобы купить усадьбу. Пьют в основном по праздникам и на свадьбах, тогда собираются большими компаниями и просаживают все деньги. Затем долгие месяцы снова во всем себе отказывают, чтобы восполнить растраченное. По-французски говорят, подбирая слова, с сильным акцентом.

Мытье здесь — сложная процедура. В медном баке для стирки белья нагревают воду, в нем шахтер и моется. Молодые шахтеры гордятся тем, что работают в шахте, и вообще практически не умываются. Холостые шахтеры снимают комнату или койку у вдовы или у многодетной семьи. В Ланс ездят, чтобы сходить в тамошний бордель, автобусом или на велосипеде.

Штольни чуть выше среднего человеческого роста. Очень длинные, освещены холодным светом голых лампочек, по ним гуляют пронизывающие сквозняки. Штольни извиваются, петляют, сообщаются между собой, диву даешься, как тут не заблудиться; но Штейгер сказал, что найдет выход и с завязанными глазами.

Когда внезапно натыкаешься на группу работающих шахтеров, ощущение такое, словно при тебе совершается какое-то таинство. Пролезаешь через отверстие в стене штольни, протискиваешься или проползаешь по узкому штреку, порой и на четвереньках, пока перед тобой не возникнут шахтеры, продвигающие забой или рубящие уголь. Отбойный молоток такой тяжелый, что одному человеку поднять его не под силу, от него адский грохот.

В тусклом свете шахтеры, голые до пояса, в касках, чтобы защитить голову, и на людей-то непохожи. В середине смены у них получасовой перерыв. Они садятся на кучу угольной пыли и подкрепляются принесенным из дому в жестяной коробке здоровенным ломтем хлеба с маслом или с куском колбасы и жидким кофе из фляги.

Еда, как правило, такая, Поутру черный кофе, хлеб с маслом. В полдень, если шахтер дома, суп, кусок говядины или телятины с овощами из супа и картошкой. Пиво, часто домашней варки и практически безалкогольное, с необычным вкусом, к нему требуется привычка. На ужин снова кофе, хлеб с маслом, ну а если уж очень захочется побаловать себя — ломтик ветчины. Ни в одном из домов нет и намека на уют, и не заметно никакого стремления к уюту. Шахтеры довольны своими заработками и хотят лишь одного: чтобы все осталось, как есть. Работа, еда, сон, радио; таков уклад их жизни.

Управляющий предупредил меня, что работа эта не такая тяжелая, какой представляется постороннему глазу. Привычка, если и не облегчает ее, то по крайней мере помогает с ней примириться. Низенький, бритый, франтоватый управляющий еще молод; у него довольно миловидная длинноносая жена в красном платье и двое детей. Увлечен делом, производит впечатление человека умного, приятного и начитанного. У них гостит его тесть, генеральный прокурор Амьена, щуплый старичок с седой окладистой бородой. Он словоохотлив и с большой убежденностью излагает то, что уже лет сто стало общим местом, так, словно это выношенные суждения, к которым он пришел в итоге напряженных раздумий. Донельзя порядочный, достойный, ограниченный и нудный человек.

Убийство на Ривьере. Джек лежал с пневмонией, когда пришла телеграмма с сообщением, что его мать — она в это время жила в Сан-Рафаэле — убита. Ему не разрешили встать, и в Сан-Рафаэль вылетела его жена. Она, естественно, была потрясена, но, несмотря на это, испытывала блаженное чувство облегчения. Свекровь всячески отравляла ей жизнь. Бранила Мэри за то, что та любит ходить в гости и на балы, за то, что переводит деньги на тряпки, порицала за то, как она ведет дом и воспитывает детей. В довершение всего Джек восхищался матерью и боготворил ее. Мэри не вынесла бы такой жизни, если бы миссис Альберт не имела обыкновения проводить зиму в Сан-Рафаэле.

Мэри прилетела в Канны, где ее встретил английский консул — Джек дал ему телеграмму. По дороге в Сан-Рафаэль консул изложил, при каких обстоятельствах произошло убийство.

— Раньше или позже вы и так все узнаете. Местные газеты только и пишут, что об этом убийстве.

Миссис Альберт нашли мертвой в постели — ее задушили, а деньги и жемчуга похитили. Она была совершенно голая.

Миссис Альберт в Сан-Рафаэле хорошо знали. Она была постоянной посетительницей баров и кафе, где танцевали, и якшалась там с последним отребьем. Старуха не скупилась, охотно всех поила, над ней посмеивались, но относились к ней с симпатией. Два-три раза в неделю она уводила какого-нибудь головореза в свою гостиницу и утром неизменно вручала ему тысячу франков. Ее убил кто-то из любовников.

Мэри выслушала рассказ консула с ужасом, но и не без злорадства. Наконец-то ей представился случай рассчитаться с женщиной, долгие годы изводившей ее. Какая великолепная месть — рассказать Джеку, что его мать, которую он ставил ей в пример, этот образец добродетели, просто-напросто старая блудница.

— Известно, кто ее убил? — спросила Мэри.

— На подозрении по меньшей мере человек десять. Она была не слишком разборчива.

— Какой удар для моего мужа!

— А зачем ему это знать? Здешние власти будут рады замять скандал, выдать все за ограбление с убийством. Для зимнего курорта типа Сан-Рафаэля такой постыдный скандал крайне нежелателен.

— Почему вы считаете, что эту историю следует замять?

— Ради вас и вашей свекрови. Надо полагать, в Англии она жила очень скучно. Надеюсь, вы не очень строго ее осуждаете за то, что она решила чуточку порезвиться перед смертью?

Мэри долго молчала. А когда наконец прервала молчание, неожиданно для себя ответила:

— Я ненавидела старую мерзавку. Готова была задушить ее своими руками, и порой сама не понимаю, почему не сделала этого. Но теперь, когда я знаю все, впервые с тех пор, как я вышла замуж, во мне пробудилось что-то вроде симпатии к ней.

Паскье умирает. Он владелец небольшого кафе в одном из проулков Ниццы; позади кафе — тесная, затхлая комнатушка, там посетители танцуют. Паскье то ли владеет этажом дома над кафе, то ли снимает его; на верхний этаж ведет отдельный вход с торца. Паскье живет там, но еще сдает комнаты на час или на ночь мужчинам, подцепившим женщин в его кафе. Теперь Паскье так расхворался, что в кафе хозяйничает его сын Эдмон с женой. Эдмон женился на одной из постоянных посетительниц кафе, и Паскье, разгневавшись на сына за такой мезальянс, выгнал его с женой из дому, но будучи не из тех, для кого честь всего превыше, вернул Эдмона, потому что этого требовали интересы дела. В тот вечер, когда я зашел в кафе, там было полно народу. Моряки гуляли, и деньги текли рекой. Я справился у Эдмона о здоровье отца, и он сказал, что врачи потеряли надежду — отцу осталось жить от силы день-два, — и попросил меня навестить его. Я обогнул дом, Жанна, женщина, которая распределяла клиентов по комнатам, отвела меня к Паскье. Он лежал в широченной кровати со стойками и пологом — ссохшийся старичок в ночной рубашке, с землистым опухшим лицом, с отечными руками.

— Мне каюк, — сказал он.

— Глупости, — возразил я с напускной бодростью, с какой обычно разговаривают с больными. — Вы поправитесь.

— Да я не боюсь. Как дела там, внизу? Много народу?

— Битком набито. Паскье взбодрился.

— Будь у меня вдвое больше комнат, сегодня ни одна не пустовала бы. — Он тряхнул колокольчик. — А я должен лежать и не могу за всем присмотреть сам, вот беда. — Вошла горничная. — Постучите во все двери, — распорядился он, — и велите им поторапливаться. Люди ждут, Господи, ведь для того, за чем они сюда пришли, много времени не требуется. — А когда дверь за служанкой закрылась, добавил: — Думая о моей бедной жене, я радуюсь, что ее нет в живых: женитьба Эдмона на шлюхе ее бы убила. И это при том, что он получил хорошее воспитание. Знаете, что они сделают, когда я умру? Женщин вышвырнут, а комнаты будут сдавать помесячно чиновникам и приказчикам. Они, видите ли, не желают зарабатывать деньги таким путем. Ну что бы ему жениться на дочери почтенных торговцев, она бы понимала, что дело есть дело. До чего же тяжко лежать и сознавать, что не успеют меня похоронить, как они развалят дело, которое я создал своими руками. — Две тяжелые слезы скатились по его щекам. — А чего ради? — Он зашмыгал носом. — Ради того, чтобы эта сучонка стала почтенной дамой. Можно подумать, люди раскошелятся из уважения к вам. Чтоб ее!..