Сокровище антиквара, стр. 10

Он почувствовал вибрацию телефона в правом кармане джинсов. Вытащил его двумя пальцами, отметил высветившийся незнакомый номер, нажал, поколебавшись, клавишу.

И почувствовал, как набрякло, окаменело лицо, как сползает улыбка. Сказал севшим голосом:

– Шварц, ты уже изрядно дерябнул, тебе за руль не стоит… Телефончик такси мне найдите кто-нибудь быстренько!

Глава четвертая

Шпаги и дубины

Был у Смолина один-единственный, тщательно скрывавшийся комплекс, а может, учено говоря, фобия, мания и черт знает что еще… Он прямо-таки патологически терпеть не мог больниц. Лечебных заведений, где человека оставляют у себя, некоторым образом лишая свободы. Что характерно, на всевозможные поликлиники (в том числе и стоматологические) эта подспудная боязнь не распространялась, по всем подобным заведениям, действовавшим по принципу «зашел-вышел», он расхаживал без малейших внутренних страхов. Зато в больницах ему моментально становилось не по себе, нечто трудноописуемое вызывало тягостные ощущения под ложечкой, организму становилось как-то особенно мерзко, некие беспричинные, зыбкие страхи копошились. В совокупности с тем, что он, так уж сложилось, ни дня не пролежал на больничной койке, комплекс был налицо. Правда, непонятно было, как с ним бороться, и есть ли смысл вообще…

Вот и сейчас, расплатившись с таксистом, он довольно медленно поднялся по ступенькам, сделав над собой слабенькое, но все же явственно присутствующее усилие, нехотя вошел в обширный вестибюль «тыщи». Людей, как всегда, здесь оказалось множество: больница – одно из тех мест, где случайного народа не бывает вовсе, и народ этот четко делится на две категории, радостных и печальных. Радостные своих забирают, печальные, наоборот, в томительной тревоге и тоске от полной неизвестности…

Непроизвольно морщась от наплывавшего со всех сторон людского горя, от неописуемого запаха несчастья, он, лавируя меж посетителями, отошел к левой стене и принялся высматривать вызвавшего его сюда человека. «Я в милицейской форме, майор…» Ну и где?

Ага, вот оно что! Смолин подсознательно искал взглядом мундир, китель. А милиционер с майорскими звездами был в тужурке. Надо полагать, он и есть, других в такой форме положительно не усматривается…

Смолина незнакомец пока что не видел – а Смолин разглядывал его издали, не торопясь подходить. Подозревать во всем этом какой-то особенно иезуитский ход его недоброжелателей в сером – пожалуй, все-таки шизофрения, однако не стоит и пословицу забывать о береженых и, соответственно, небереженых…

Лет этак сорока с хвостиком, чуть ли не наголо стрижен, только челка впереди, крепенький такой, накачанный, характерная физиономия, офицерская, а на тужурке аж три ряда разноцветных планочек. Ладно, что тут торчать…

Пробравшись меж радостных и печальных, он подошел, спросил нейтральным тоном:

– Вы будете Горобец?

Майор вскинул голову:

– Ага. Горобец, Кирилл. Вы Смолин, я так полагаю? – он покосился на зажатую в кулаке сигаретную пачку. – Курите? Пойдемте на крыльцо, ага?

И, не оглядываясь, двинулся к выходу первым. Смолин шел следом, обдумывая первые наблюдения. Среди ленточек на колодке у майора хватало разных ведомственных цацек, юбилейных и выслужных, но наличествовали там ленточки и ордена Мужества, и медали «За отвагу» – из чего следовало сделать вывод, что майор не особенно и кабинетный, канцелярским сидельцам такое не вешают, тут нужно в специфических местах побывать…

Они примостились в тупичке, образованном углом застекленного вестибюля и краешком ступенек, как-то синхронно щелкнули зажигалками, и Смолин, выразительно показав взглядом на колодку, поинтересовался:

– СОБР?

– Шантарский ОМОН, – ответил майор так, словно отмахнулся от скучнейшей темы. – Я… В общем, я старый «рапирист». Еще с семьдесят восьмого… да, собственно, по настоящее время. – Он дернул подбородком в каком-то детском упрямстве. – По-настоящему, бывших «рапиристов» не бывает.

– Знаю, наслышан, – сказал Смолин. – Что случилось?

– Алексей Фомич по-прежнему в коме. Вторые сутки.

Смолин совершенно искренне едва не воскликнул удивленно: «Какой такой Алексей Фомич?» Правда, не сразу и сообразил. Лично для него все эти долгие годы Шевалье был именно что Шевалье, как и Смолин для него – исключительно «мсье Базилем». Не сразу и вспомнишь имя-отчество…

– Случилось что-то?

Майор поднял злые глаза:

– Именно что.

Он говорил ровным тоном, с прорывавшейся иногда тоскливой злостью, а Смолин, не задавши ни единого вопроса, слушал, помаленьку каменея лицом.

Встретили Шевалье, как оказалось, всего-то метрах в двухстах от его дома, почти на самом выходе из сквера. Точное время, в общем, неизвестно, потому что на лежащего наткнулся уже в сумерках пеший милицейский наряд (но произошло все, предположительно, не позднее чем за час до того). Как у нас водится, приняли за пьяного, но присмотрелись и в темпе вызвали «Скорую». С тех пор так и лежит в коме. Два удара тупым предметом в затылочную часть головы (майор так и выразился в сухом протокольном стиле, это, конечно, профессиональное, въелось…), а также, как медики докладывают, несомненные следы ударов в солнечное сплетение и по шее сзади. И только. Что интересно, и недешевые часы остались на руке, и трубка в кармане, и бумажник, и золотой перстень на пальце, и трость со шпагой внутри, почти близняшка Смолинской, валялась рядом… И никаких свидетелей, ни единого…

– Это не грабеж, – сказал майор. – И не обкуренные – все совершенно иначе выглядело бы…

– Вот именно, – сказал Смолин, чувствуя унылую, давящую тоску. – Не подпустил бы сэнсэй на расстояние удара никого подозрительного… Значит, до последней секунды подозрений не вызывали… – он отшвырнул чинарик. – Идут навстречу культурные молодые люди, вполне трезвые, интеллигентно рассуждая об испанской поэзии Возрождения или сороковой симфонии Моцарта… Или вообще один…

«Да, скорее всего так и было, – подумал он. – Все-таки семьдесят с лишним лет, пусть даже ты и Шевалье. Встречный или встречные, совершенно не вызвавшие подозрений… может быть, даже знакомые… неожиданный удар в солнечное, потом сверху по шее – и пару раз кастетом…»

Классический случай, зафиксированный еще в «Трех мушкетерах»: даже блестящий фехтовальщик окажется бессилен, если на него налетит чернь с дубинами-вилами… В честном бою Шевалье и сейчас способен был натворить серьезных дел, но против такого оказался бессилен, секунды потерял, – а эти суки, конечно, заранее настроены были на подлую ухватку, а не на благородный поединок…

– И никаких следов?

– Никаких, – зло щурясь, кивнул майор.

– А зацепки? – спросил Смолин.

– Откуда им быть…

«Да, действительно, – подумал Смолин уныло. – Питомцев Шевалье в городе изрядно, никто из них не достиг крутых высот, но все же и бизнесменов средней руки хватает, и силовиков вроде этого омоновца, и небольших чиновников, и творческих людей. В общем, достаточно, чтобы, нажав каждый свои кнопочки, добиться не формального, а въедливого следствия…»

Только самое въедливое следствие, будем реалистами, ни к чему не приведет. Коли уж эти подонки так и остались неизвестными, искать поздно. Неоткуда взяться зацепкам. Можно головой ручаться, что Шевалье ни единой живой душе из «рапиристов», неважно, бывших или нынешних, словечком не обмолвился о нехорошем копошении вокруг него. Совершенно в его стиле. Сэнсэй не должен быть обременен суетными неприятностями, а если они все же и происходят, ученики об этом знать не должны. Черта с два Смолин узнал бы о истории с наганом, не коснись она лично его… и потом, он, по большому счету, все же не полноценный «рапирист», он всегда был со стороны. Стоп… История с наганом все же выплыла на свет божий, бывшие ученики сэнсэя аккуратненько и тихо избавили от лишних неприятностей, но это, точно, исключительный случай. Так что, как бы ни брались помочь следствию многочисленные «рапиристы», никто из них не сможет дать ниточек…