Обман, стр. 36

– Значит, мистер Кураши жил в другой части вашего отеля? Вы это хотели сказать?

– Не совсем в другой… но отдельно от других постояльцев. Немного отдельно… думаю, он сам этого даже и не замечал. – Тревес снова прижал руки к груди. – У меня есть несколько постоянно проживающих постояльцев. Это пожилые дамы, которые не совсем осознали то, что времена изменились. Имело место одно событие, о котором и вспоминать-то неприятно, но одна из этих дам приняла мистера Кураши за рабочего по кухне, когда он в первый раз пришел завтракать. Вы можете себе представить? Бедняга.

Барбара, так и не поняв, к кому относилось последнее сказанное им слово, – к Хайтаму Кураши или к пожилой даме, – решила перейти непосредственно к делу.

– Если позволите, я хотела бы осмотреть номер, в котором он жил.

– Стало быть, вы здесь по делам, связанным с его наследством?

– Не с наследством. С убийством.

Тревес остолбенел.

– С убийством? Боже мой, – еле слышно произнес он и, отведя руку, стал шарить позади себя; нащупав кровать, он плюхнулся на нее со словами: – Простите меня. – Голова его опустилась на грудь, дыхание стало тяжелым. Наконец он поднял голову и спросил хриплым голосом: – А то, что он останавливался здесь, является важным обстоятельством для следствия? Я имею в виду отель «Пепелище»? Это попадет в газеты? Ведь тогда о наших перспективах можно позабыть…

Барбара задумалась, чем в первую очередь вызвана его реакция: потрясением, чувством вины, состраданием к людям? В очередной раз она получила подтверждение тому, что уже давно считала непреложной истиной: Homo sapiens имеет генетическую тягу к мерзостям.

Тревес, должно быть, понял по выражению ее лица, о чем она думает, и поспешно добавил:

– Только не подумайте, что меня не волнует то, что произошло с мистером Кураши. Волнует, и даже очень. Он был по-своему вполне приятным парнем, и я сожалею о том, что произошло. Но ведь я должен думать и о том, как поддержать свой бизнес… а после стольких лет застоя нельзя допустить чтобы все в одночасье рухнуло, даже если…

– А что вы имели в виду, говоря «по-своему»? – спросила Барбара, чтобы не дать втянуть себя в обсуждение проблем национальной экономики.

Базил Тревес растерянно заморгал глазами.

– Ну понимаете… они же отличаются от нас, ведь так?

– Они?

– Азиаты. Да вы и сами знаете. Работая в Лондоне, вы же сталкиваетесь с ними, верно? Какое несчастье! Какое несчастье!

– А чем отличался он?

Тревес, очевидно, почувствовал какой-то подвох в этом вопросе. Он снова сложил руки на груди, а глаза его стали непроницаемыми. Усиление средств защиты, подумала Барбара, но непонятно, против чего. Однако она понимала, что обострять с ним отношения сейчас было бы некстати, а потому решила как можно быстрее успокоить его.

– Я имею в виду лишь только то, что поскольку вы регулярно виделись с ним, то можете сообщить мне о том, что в его поведении показалось вам необычным, и тем самым оказать мне помощь. В культурном отношении он, разумеется, отличался от остальных ваших постояльцев…

– Поймите, в нашем отеле он был не единственным азиатом, – прервал ее Тревес, с тем чтобы вновь подчеркнуть собственную расовую терпимость. – Двери отеля «Пепелище» всегда открыты для всех.

– Не сомневаюсь. Но я хотела бы узнать, чем он отличался от других азиатов. Все, что вы скажете, мистер Тревес, останется между нами. Все, что вы знаете, видели или даже предполагаете относительно мистера Кураши, может оказаться как раз тем, что поможет нам докопаться до причины его смерти.

Ее слова, казалось, успокоили Тревеса и даже приободрили его, показав, насколько важна его роль в расследовании, проводимом уголовной полицией.

– Понимаю, – ответил Базил. – Я все отлично понимаю, – повторил он; лицо его оставалось по-прежнему задумчивым, а рука рассеянно теребила жидкую, не подстриженную бородку.

– Так я могу осмотреть его комнату?

– Да, да. Конечно же, можете.

Тем же путем они двинулись обратно, дошли до лестницы, спустились на один пролет и пошли по коридору к другому концу здания. Выходящие в коридор двери трех комнат были распахнуты в ожидании гостей. Четвертая дверь была закрыта. Из-за нее слышался негромкий голос диктора теленовостей. За следующей, пятой, дверью, расположенной в самом конце коридора, была комната, в которой жил Хайтам Кураши.

У Тревеса был мастер-ключ. Перед тем как открыть дверь, он повернулся к Барбаре и сказал:

– Я не дотрагивался ни до чего с момента его… ну… этого… – Он никак не мог придумать эвфемизм для слова убийство, и, оставив напрасные попытки, сказал: – Полицейские зашли сообщить мне об этом… только о том, что он мертв. Они велели мне держать комнату закрытой, пока я не получу от них разрешения использовать ее вновь.

– Мы предпочитаем ничего не трогать до тех пор, пока не закончено следствие, – пояснила Барбара. – Пока не выясним причину смерти: убийство, несчастный случай или самоубийство. Вы ведь ничего в комнате не трогали, верно? Ни вы и никто другой?

– Никто, – подтвердил Тревес. – Ко мне заходил Акрам Малик с сыном. Они хотели забрать личные вещи, чтобы отослать их в Пакистан, и, поверьте мне, были очень и очень недовольны, когда я не открыл им комнату. Муханнад вел себя со мной так, словно я соучастник преступления против человечества.

– А сам Акрам Малик? Как он отнесся к этому?

– О, наш Акрам предпочитает играть втемную, сержант. Он не так глуп, чтобы посвятить меня в то, что у него на уме.

– А почему? – спросила Барбара у Тревеса, открывшего дверь комнаты Хайтама Кураши.

– Да потому, что мы не выносим друг друга, – угодливо улыбаясь, пояснил Тревес. – Я не мог остаться наверху, а он не выносит, когда за ним наблюдают. Если вдуматься, то его иммиграция в Англию – это позор для страны. Ему бы лучше двинуться в Соединенные Штаты, где главное, что всех интересует, так это есть ли у человека деньги, а то, какие люди приехали в страну, интересует их так же, как размеры ботинок у них на ногах. Вот так-то. – С этими словами он повернул выключатель и включил верхний свет.

Номер Хайтама Кураши был одноместным и состоял из одной небольшой комнаты с одностворчатым окном, выходившим в сад на заднем дворе отеля. Цветовая гамма интерьера комнаты была в принципе такой же, как и в номере Барбары: преобладали желтый, красный и розовый тона.

– Ему было здесь совсем не плохо, – сказал Тревес, видя, как Барбара осматривает неестественно узкую кровать; единственный стул с продавленным сиденьем и без спинки; железный, выкрашенный под дерево шкаф для одежды; дыры от выдранных подсвечников в стенах; слабый верхний свет. Над кроватью висела гравюра и также в викторианском стиле – молодая особа с задумчивым лицом, томно развалившаяся в шезлонге. От времени краски гравюры выцвели, а бумага пожелтела.

– Похоже, что это так. – Барбара поморщилась от противного запаха, пропитавшего все в комнате. Это был застаревший смрад от пригоревшего лука и каких-то овощей. Комната Кураши располагалась как раз над кухней, и это, несомненно, напоминало жившему в ней постояльцу о его месте в отельной иерархии. – Мистер Тревес, а что вы можете сказать о Хайтаме Кураши? Сколько времени он у вас прожил? Кто к нему приходил? Может быть, кто-либо из его друзей останавливался в вашем отеле? Может быть, он говорил по телефону о чем-то, что показалось вам необычным? – Проведя ладонью по горячему влажному лбу, она подошла к комоду, где лежали вещи Кураши. Открыв один из ящиков, расстегнула свой рюкзачок и достала из него пакет для вещественных доказательств, который Эмили вручила ей при расставании, и натянула на руки резиновые перчатки.

Кураши, по словам Базила Тревеса, в ожидании свадьбы проживал в отеле «Пепелище» в течение шести недель. Этот номер снял для него Акрам Малик. Для будущей семейной пары вроде бы уже был куплен дом – приданое дочери Малика, – но ремонт этого дома затянулся, а посему Кураши несколько раз продлевал срок своего проживания в отеле. Обычно он уходил на работу около восьми утра, а возвращался примерно в полвосьмого или в восемь вечера; он и завтракал, и ужинал в отеле, а в выходные дни обедал где-то в городе.