Хатынская повесть

Проза
1448
Добавлено 2015-03-18
Книга заблокирована
Скачать книгу Купить книгу
В книгу Алеся Адамовича вошли два произведения – «Хатынская повесть» и «Каратели», написанные на документальном материале. В «Хатынской повести» бывший партизан Флера вспоминает события прошедшей войны.

Цитаты 10

...у палачей, у убийц всегда на лицах, в глазах обида. Обида на тех, кого уже убили, убивают, должны убить…
… Тот, кто был хотя бы однажды ранен или кон- тужен, уже не прежний человек. Он уже ощутил, как это будет. До этого лишь зная, что смертен, а теперь – ощутил.
Человек, если занял навсегда какое-то место, точку в твоем сердце, он не свободное место занял, которое мог бы заполнить и кто-то другой. Он не занимает, он создает эту светящуюся точку, без него ее и не было бы в тебе…
Когда-то Гегель бросил горькую мысль, что история учит лишь тому, что что она никого ничему не научила. Казалось бы, и сегодняшнему человеку есть от чего прийти в отчаяние: снова Хатыни, снова адольфы!.. Снова находят легковерных все забывающих простаков, находят недальновидных, находят жестоких - опять отыскался сухой хворост для ползущего огня. Снова коротенькие наркотические идеи и наркотики вместо идей.
— У меня с Шиллером другое чувство: «Когда боги были человечней, человек божественнее был». — Когда это они были человечней? — Когда не в бронированных лимузинах шныряли, а сидели на Олимпах. Всегда богам люди отдавали свои качества, начиняли их собственными достоинствами и недостатками, но никогда такой дрянью, гадостью, подлостью не нафаршировывали своих богов, как в двадцатом веке.
Истинно свободен тот, кто готов пойти на смерть, это и сегодня верно.
Но у некоторых раненых взгляд, глаза неправдоподобно спокойные, сосредоточенные. Это умирающие. Они умрут независимо от того, как окончится этот неправдоподобный бой. Когда смерть подступила к человеку и уже не уйдет, он остается один. Сколько бы и кто бы ни был рядом.
— Зато и другое появилось. Раньше сколько поколений рождались, жили, помирали — и все при одной формации. Казалось людям, что нероны, людовики, тираны — это навеки, что рабство, что абсолютизм, чье-то самовластие не кончатся никогда. А сейчас в одну человеческую жизнь вмещаются и первое, и второе, и четвертое. Можно умнеть — и врозь, и скопом! Одной ногой в крестовых походах, второй — на далеких планетах. Не слова это, а реальное чувство — у нас (по крайней мере, кто захватил и тридцатые годы), — что мы живые современники и тем, кто жил пятьсот лет назад, и тем, кто придет через пятьсот. Да, всем всегда казалось, что их поколение на самом изломе истории. Но тут уже действительно прямой угол. Разве нет у тебя такого чувства, что на одной плоскости — нероны, людовики, гитлеры, а на второй — гармоничный мир ефремовской «Андромеды»? А ты, а мы — на вершине прямого угла. И то, и другое — в поле зрения, твоя биография, твое время…
Странное и сложное это чувство – вспоминать первую встречу с человеком, который войдет потом в твою жизнь. Ты еще не знаешь, кем, чем он для тебя станет, будет, и все в нем еще кажется необязательным, как и сама встреча, случайным: улыбка, походка, глаза, жесты. Все в таком человеке как бы врозь живет. Это вначале. Ну почему обязательно черные цыгановатые глаза, если и брови, и волосы человека, торчащие из-под вытертой зимней шапки, и эта дремучая небритость на щеках – все такое светлое, льняное, соломенное? Или до чего же не на месте этот удивленно длинный нос, на котором расселись аж две горбинки (зачем-то две!), если у человека такой спокойный, умный, просторно белеющий лоб! К чему такие тонкие и кривые ноги, запеленатые в онучи, если весь человек и стройный, и сильный и это можно оценить, несмотря на бесформенную серую свитку, которую он безжалостно перетянул ремнем с огромной командирской пряжкой-звездой! Все вначале кажется таким же необязательным, несочетающимся, почти нелепым, как и его зимняя кожаная шапка среди сочной зелени.
"Человек, если он занял навсегда какое-то место, точку в твоем сердце, он не свободное место занял, которое мог бы заполнить кто-то другой. Он не занимает, он создает эту светящуюся точку, без него ее и не было бы в тебе"

Комментарии

    Элементы 1—1 из 1.
    История повествует о партизанских дивизиях и расправах. Эта тема является самой важной в творчестве Адамовича, потому что он сам вошел в этот ад и чудесным образом прошел через него. На момент окончания войны ему было всего 18 лет (по некоторым данным, мать Але исправила его дату рождения на более позднюю, чтобы избежать угона в Германию). Спойлер главному герою, партизанке Флер, 16 лет и он попадает в лес и в партизанский отряд. Неистовствуют немцы и местные полицаи, сжигая деревни вместе с жителями и отправляя властям сухие отчеты о количестве убитых и использованных патронах. Первая половина рассказа относительно спокойна, насколько может быть спокойной проза о войне. Язык повествования рваный, скачущий, это язык участника, Очевидца, а не мягкий поток воображения. Здесь нет особого искусства и образности. А вот с середины начинается страшное. Такая страшная вещь, что, несмотря на небольшой объем, «Хатынь – повесть» невозможно «проглотить» за одно собрание, а если кто-то «проглотит» – берегите голову. Спойлер читает о том, что происходит в Огненном кольце, а там дети, много детей, мамы, старики, без конца думающие - "а я? Нет, я лучше буду под пулеметом, чем сразу...". И последняя страница не избавляет от этого ощущения, и нечем убрать бетонную плиту, как бы упавшую на грудь. По компоновке текста видно, что самому автору было невероятно сложно описать бойню в селе Переходы - одном из сотен. Мысль продолжает убегать на страницу, к иллюстрациям и экспонатам на обозрение. Затем идет ничья из свидетельств выживших в Хатынской трагедии — Адамович, кажется, не в состоянии говорить за себя и поэтому предоставляет слово другим. Но будни партизан состоят не из одних только карательных операций - выйдя из огня, они попадают в новое пламя и так по кругу по кольцу, когда становится непонятно, кто кого догоняет, и только ход солнца по небу и увеличивающееся число раненых и мертвых на носилках и падающих — тех, кто еще может их нести, — указывают на то, что время не остановилось. Василь Быков называет эту книгу предостережением, но упоминает, что главный герой не потерял веры в высокое предназначение человека. Интересно, что у Флер есть невидимый (потому что Флер ослепла после войны - и это очень символично) собеседник Борис Бокий, который уверяет, что человек безнадежен и больше он ничего не поймет, продолжает взрывать Хиросиму, расстреливать Сонми и строить Бухенвальд ускоренными темпами. Какие из них согласны с точкой зрения автора? Дмитрий Быков уверяет, что Бокий, что Адамович давно разочаровался в проекте «Человек», потому что после всего увиденного невозможно верить в человека. Я не спорю, я не знаю.